– Мы хотим иметь право голоса на заседаниях собрания.
Ууу, уже предвкушаю, как от такого предложения встанут на дыбы все наши соседи. Даже с моей поддержкой не видать им этого, как своих ушей.
И тут у меня в голове красочным фейерверком вспыхнула новая идея. Так-так-так, значит, они хотят право голоса? Если раньше собрание состояло из шести человек и решающее слово принадлежало сэру Бэзилу – как предводителю, то теперь, когда участников станет семь, баланс серьезно сместится. Надеюсь, наши расторопные друзья из коллективного хозяйства позаботились о поддержке не только моей семьи.
– А могу я поговорить с вашими старейшинами?
Катонец некоторое время беспокойно пожевал сморщенным ртом, потом посмотрел на меня искоса:
– Говорите со мной.
Я так и подозревала: слишком уж он хитер и проницателен для простого сторожа.
– У меня есть идея, как вам получить еще один или даже два голоса на совете.
Идея, столь счастливо посетившая мою голову, была рискованной, трудновыполнимой и совсем немножечко безумной. Но ради претворения ее в жизнь я готова была на многое. К примеру, снова ступить своими недостойными ногами на отполированные полы особняка леди Рады.
– Скажи, это правда заколдованная шкура? – я боязливо толкнула носком туфли распластанное передо мной нечто. – В прошлый раз твоя матушка предупредила, что на нее нельзя наступать.
Лорд Гордий, счастливый от того, что наконец-то я нанесла ему визит, был готов тут же на месте презентовать мне этот старый пылесборник, но, получив отказ, пустился в объяснения.
– Это шкура неубитого медведя.
– Но как же? Если шкура здесь – значит, медведь убит.
– Вот! – он немного торжественно и зловеще поднял палец. – Именно поэтому на нее и нельзя наступать.
Сложно вникать в такие тонкости, как их семейные легенды.
– Хорошо, пусть будет так. Но я пришла сюда не за этим.
– Я тоже скучал!
И не за этим тоже.
– Лорд Гордий, – пришлось придать голосу некоторой торжественности, чтобы его светлость прочувствовали всю важность момента, – у меня есть замечательная идея, как упростить вашу нелегкую участь.
– Ого! – это был вовсе не возглас лорда. За одной из колонн прятался кто-то из его камердинеров, наверняка, подосланный леди Радой.
Нет, так дело не пойдет. Ей будет вредно знать заранее о сути моей затеи.
– Пойдемте, надо переговорить в более уединенном месте, где нас никто не услышит, – схватив Гордия за руку, я потащила его за собой. Кто-то скажет, что за вольное обращение? Но хоть режьте, а воспринимать этого человека иначе, как младшего брата, я не могу.
Пересекая парадный холл, мы неожиданно столкнулись с леди Радой и господином Клаусом. Я тут же отпустила руку лорда, но это движение, конечно же, не укрылось от внимательных глаз фабриканта.
– Леди Рада. Господин Клаус, – от неожиданности я вспомнила дворцовый этикет и успела сделать легкий реверанс, прежде чем опомнилась.
– Идите, дорогие, куда шли, – милостиво махнула рукой хозяйка. – Нам с Клаусом нужно обсудить важные дела.
Воспользовавшись представившейся возможностью, мы с Гордием поспешили скрыться из виду. Но когда вслед полетела фраза пожилой дамы: «Влюбленные дети так милы, вечно воркуют по углам о каких-то своих пустяках», – у меня волосы на затылке встали дыбом.
О Боги, дайте господину Клаусу побольше догадливости, веры и терпения!
В тот же день я снова нанесла визит катонцам, потом пришлось съездить к отцу Алисии, которого хитрые иноземцы уже успели взять в оборот, от него обратно в коллективное хозяйство и уже только тогда домой, где и закончились мои невероятные гастроли. Я подумывала о том, не написать ли письмо господину Клаусу с приглашением вместе посетить завтрашнее общественное собрание, но потом решила, что нехорошо хвалиться собственной победой, тем более если она еще не достигнута. Вот после – когда я водружу свой флаг на макушке преступного мэра – похвастаться будет даже полезно, хотя бы потому что приведенный в исполнение план послужит оправданием моему поведению с лордом Гордием.
Жизнь – запутанная штука, но иногда на пути встречаются узелки, которые могут развязать всю сеть. Именно таким узелком и было общественное собрание. Я ехала на него с бОльшим энтузиазмом, чем на любой из балов. Но не все собравшиеся разделяли мое нетерпение:
– И зачем я только сюда пришла? Ведь скучно же будет, и погода прекрасная, – сказала Алисия, скорее размышляя вслух, чем обращаясь ко мне, когда мы встретились с ней на ступенях дома общественных собраний.
– Могу предположить, что за тем, чтобы посмотреть, как Лас будет справляться со своими обязанностями наследника и будущего младшего лорда, – усмехнулась я.
– Почему в твоем исполнении это звучит еще глупее, чем у меня в голове? – подруга нервно помахивала помятым букетиком ландышей. – Знаешь, отец Оврамий начинает меня пугать. Делать мне предложение прямо на главной площади! И что на него нашло?
– Раньше такие вещи тебя не смущали.
– Просто теперь я, кажется, понимаю, каково это – быть на его месте.
– Да так и заболеть недолго, – я озабоченно потрогала ее лоб: не так уж часто подруга изменяла своей беспечности. – Пойдем в зал. Сегодня впервые за много лет там будет интересно.
Мы заняли места в среднем ряду, по левую руку от меня чуть позже примостился Ивар – единственный из моих братьев, который сознательно проявлял интерес к общественным делам. Позади расположился господин Жерон, несколько дней назад снова приехавший на фабрику. На помосте для участников собрания уже скучал Лас. Я бы с радостью заменила его, если бы это было возможно, а так оставалось только надеяться, что он в точности запомнил мои указания. Отец Оврамий все никак не мог занять своего места: он то вбегал, то выбегал из зала, поминутно бросая укоризненно-страдальческие взгляды на Алисию. Остальные участники собрания пока не соизволили появиться.
Публика была явно шокирована, когда в зал вошла делегация катонцев, но вовсе не потому, что раньше чужаков на заседания не допускали. Просто на груди у каждого иноземца висел металлический круг – символ наших Богов. Ивар, сидевший рядом, от удовольствия и гордости даже приосанился.
– Ты знал? – удивленно спросила его я.
– Вера и помощь ближнему творят чудеса даже в самых темных душах, – туманно ответил он.
Отец Оврамий, наконец, угнездившийся на помосте, взирал на процессию крайне одобрительно. Это был день его триумфа, масштабнее которого мог бы стать только миг, когда Алисия дала бы свое согласие составить счастье церковного служителя.
