- Гестан, ты уверен, что они помогут? - всё же неуверенно спросил Моррест. - Эти хмыри не внушают доверия...
- Их каста обслуживала канализацию, - спокойно произнёс Гестан. - Если кто и может провести под землёй, так это они. Без них одна заминка - и мы все тут ляжем. Не помогут даже огненные орудия.
- Ладно, голова на плечах у тебя есть, - сдался Моррест. - Но всё равно - постарайся не совать голову в петлю...
- Само собой, Моррест-катэ. Нельзя нам умирать, пока Амори жив. Так тоже будь осторожнее, гвардия несколько лучше простой стражи.
- Ты тоже, Гес. А то любишь ты... импровизировать. Ладно. Олберт, Колен, пошли. Дерьмо ждёт нас...
Братья-рыцари переглянулись, обменявшись белозубыми усмешками. Медведеподобные здоровяки воспринимали предстоящее как какую-то скабрезную шутку. А вот Морресту было не смешно: всё-таки гвардейцев не меньше трёхсот человек, а в его отряде не наберётся и сотни. И то сказать - хватит ли в провонявших нечистотами подземельях воздуха для этакой толпы? А то противогазов-то нет, только смоченные самогоном тряпицы на лице.
- Ага, ждёт, не дождётся, - хмыкнул Олберт. Старший, Колен, нахмурился - но промолчал. Колонна, возглавленная Моррестом, отделилась от войска и двинулась вдоль крепостной стены на юго-запад. Именно там, как условились, будут ждать "сантехники". Именно их Гестан имел в виду, когда туманно сказал о "карте канализации".
Пока им везло. Отряд шёл вдоль крепостных стен столицы - уже не стоящей в чистом поле стены Нового Города, а мимо Храмового холма. Где-то там, невидимый за кисеёй дождя и подступающей тьмой, высится главный храм Справедливого Стиглона на всём Сэрхирга. Солдаты благоговейно поворачивались к холму и чертили в воздухе знак посоха - чем-то они напоминали крестящихся на церкви паломников из иного мира. Впрочем, здесь и сейчас, в охваченном войной Сколене, тот мир казался нереальным и нелепым. Самолёты, машины, телевизоры, компьютерные игры и Интернет... Натуральная фэнтэзи.
Обогнув невысокий, но довольно крутой холм, отряд вышел к небольшой грязно-серой речке, вздувшейся от дождей, чьи воды стремительно неслись к Эмбре. Сатледж, приток Эмбры, служащий крепостным рвом для южной части внешнего обвода укреплений. Моррест помнил, что в родном мире какая-то река называлась так же - но вспомнить, какая и в какой стране, не мог. Сейчас будет брод - который сейчас, может, и непроходим, поздняя осень и весна - время, когда реки будто с цепи сорвались.
Перебираться через реку верхом Моррест не решился - спрыгнул в грязь, повёл коня в поводу. Глядя на него, отборные рыцари, лучшее, что имелось в войске повстанцев, поступили так же. Морщась (надо - вытерпим, но любить купание в грязной ледяной воде не обязаны) бойцы один за другим входили в бурную, мчащую к Эмбре бурую пену, воду.
Течение оказалось сильнее и резче, чем Моррест рассчитывал, оно норовило сбить с ног и утащить на стремнину, или хотя бы бросить в лицо противную пену. Вода была по грудь, хорошо хоть, можно не отрываться от дна: выгрести против такого течения, Моррест был уверен, не смогли бы даже двужильные братья-рыцари. Силы уходили на то, чтобы поддерживать коня, и в то же время опираться на него.
Первыми оказались на противоположном берегу Олберт и Колен. Братья закрепили за ствол выжившего в Великую Ночь дуба толстую верёвку, и, держась за неё, остальные стали перебираться на противоположный берег. Не отпускай верёвку, придерживай коня, чтобы тот не оступился - а то в ледяной воде потеряет силы очень быстро. И смотри, чтобы никто из ближних бойцов не оступился, не ушёл под воду с головой оттого, что свело ноги. Потому что, когда тебя самого скрутит, кто-нибудь поддержит и тебя. Иначе не миновать покойников на переправе через вздувшуюся реку, а смерть утопленника для рыцаря ещё позорнее смерти удавленника.
Наконец, последний из бойцов обвязался верёвкой - и так же осторожно вошёл в бурную воду. Олберт и Колен были готовы вытянуть его на берег - но не потребовалось. Немолодой уже крестьянин с пересаженным на копейное древко цепом вышел на берег и устало опёрся на оружие. Четыре с лишком десятка лет - по местным меркам уже глубокая старость - не возраст для походно-полевой жизни. Как бы не слёг ещё...
Моррест огляделся, выискивая глазами проводника. "Ведь договорились же! Пока ещё весь город под землёй пройдём!"
Проводник появился, будто из-под земли, хотя в этом тумане с сумерками (да ещё снова повалил мокрый снег) всё едино дальше пятидесяти метров мало что увидишь. Непонятный возраст, что угодно от тридцати до пятидесяти, изуродованное оспой лицо заросло клочковатой бородой, видавший виды бурый плащ сливается с местностью. На виду оружие не держит, но это ни о чём не говорит: времена сейчас такие, что без оружия под рукой не проживёшь.
- Эй, а кто ты? - произнёс мужчина обычную фразу, но на деле она была вроде пароля. Скажи он любые другие слова, или поменяй слова местами - и стало бы ясно, что человек не тот.
- Тот, кого приглашали, - так же условной фразой ответил он. - Вести готов?
- Само собой, - ухмыльнулся человек. - Только вот что... Вы захватили с собой повязки, как я говорил?
- Захватили, - произнёс Моррест.
- И пропитали вином?
- Пропитали.
- Тогда надевайте. Там, где мы пойдём, даже в воздухе смертельная зараза.
- А... нельзя как-нибудь по-другому пройти?
- Только по поверхности. А по подземке - один путь. И хорошо ещё, сейчас почти ничего не сливают: лет двадцать назад вы бы просто утонули в дерьме, или от вони задохнулись.
"Кто бы сомневался" - подумал Моррест. В отличие от заухмылявшихся, принявших слова "сантехника" за грубоватую шутку, рыцарей он знал: всё так и есть.
- Повязки надеть, - распорядился он. - И связываемся верёвкой.
- А это-то зачем? - удивился Колен.
- Затем, что если ты в темноте отстанешь, никто тебя оттуда не выведет. Так и помрёшь посреди... этого самого.
Смех бойцов, немудрёные солдатские шуточки... Нет, пока сами не искупались в отходах жизнедеятельности огромного города, не вдохнули наполненный миазмами воздух, не потеряли счёт часам в подземной мгле - не понимают. Ну, и хорошо. Иначе пришлось бы загонять их в огромную свинцовую трубу, дно которой покрыто липкой, зловонной грязью и сочащейся наружу бурой гадостью. Сапоги погружаются в эту дрянь по самое голенище и выдираются с видимым усилием. Каждый раз грязь мерзко, плотоядно чавкает, словно огромная, слюнявая и смрадная пасть неведомого чудища. Испуганное эхо мечется по бесконечному лабиринту, теряясь в бесчисленных переходах - ему внове этакое многолюдство.
