Не успел Перрин еще добраться до того места, откуда начал преследование, как потоки воздуха донесли до него запахи людей и лошадей, острые в морозном воздухе, и он натянул повод, переведя Ходока на шаг, а затем и вовсе остановился. Он заметил пятьдесят или шестьдесят лошадей в сотне шагов впереди. Солнце наконец показалось над горизонтом; оно пронизывало полог леса косыми лучами света, которые отражались от снега и слегка рассеивали сумрак, однако глубокие неровные тени оставались между деревьями, проскальзывая между его тонкими лучиками. Эти тени окутывали и Перрина. Всадники находились неподалеку от того места, где он впервые наткнулся на след Гончих, и он мог разглядеть бледно-зеленый плащ Айрама и его куртку с красными полосами – одеяние Лудильщика, противоречащее мечу у него за спиной. Большинство всадников носило круглые, в форме горшка, красные шлемы с ободком и темные плащи поверх красных кирас; прикрепленные к копьям длинные красные ленточки развевались на легком ветерке, в то время как солдаты поворачивались, внимательно всматриваясь во всех направлениях. Первая Майена часто выезжала из лагеря по утрам, беря с собой достаточно телохранителей из Крылатой Гвардии.
Перрин уже собирался тихонько ускользнуть, чтобы не пришлось встречаться с Берелейн, но тут он увидел стоящих возле лошадей трех высоких женщин, до пояса закутанных в длинные черные шали. Он заколебался. Хранительницы Мудрости хотя и неохотно ездили верхом, когда другого выбора не было, но необходимость пройти пару миль по снегу в тяжелых шерстяных юбках была недостаточно веской причиной, чтобы заманить их в седло. Почти наверняка Сеонид и Масури тоже там, хотя Берелейн, по-видимому, и нравилась айилкам по причине, которой он не мог постичь.
Он не собирался присоединяться к всадникам, независимо от того, кто находился среди них, но колебание лишило его возможности скрыться. Одна из Хранительниц Мудрости – он решил, что это была Карелле, женщина с огненными волосами и постоянным вызовом в глубине колючих голубых глаз, – подняла руку, указывая в его направлении, и вся группа тронулась с места; солдаты разворачивали лошадей, вглядываясь в чащу леса и слегка склонив копья с длинными стальными наконечниками. Вряд ли им удавалось толком разглядеть его сквозь чередовавшиеся глубокие озера тени и яркие столбы солнечного света. Удивительно, что это удалось Хранительнице Мудрости; впрочем, Айил всегда славились острым зрением.
Масури была там – стройная женщина в плаще бронзового цвета, верхом на серой в яблоках кобыле, – а с ней и Анноура, она держала свою каурую лошадку позади остальных, но ее можно было узнать по дюжине тонких черных косичек, видневшихся под капюшоном. Сама Берелейн на холеном гнедом мерине ехала впереди – высокая, красивая, молодая, с длинными черными волосами, в красном плаще, отороченном черным мехом. У этой красотки, однако, был один существенный недостаток: она была не Фэйли. И еще один минус разрушал ее красоту окончательно, по крайней мере в его глазах. Именно от нее Перрин узнал о похищении Фэйли и о связи Масимы с Шончан, хотя почти все в лагере думали, что он переспал с Берелейн в ту самую ночь, когда Фэйли исчезла, а она не предпринимала никаких попыток опровергнуть этот слух. Подобные толки были не того сорта, чтобы он мог попросить ее и публично заявить, что это неправда, однако она могла бы сделать хоть что-нибудь, приказать своим служанкам опровергнуть слухи, да мало ли что. Вместо этого Берелейн хранила молчание, а ее служанки, вечно стрекочущие как сороки, только раздували эти слухи. В Двуречье подобная «слава» прилипает к людям намертво.
Он избегал Берелейн с той самой ночи и уехал бы прочь даже сейчас, после того как его заметили, но она, взяв из рук сопровождавшей ее служанки, низенькой женщины в голубом с золотым плаще, корзиночку с круглыми ручками, сказала несколько слов остальным и тронула своего холеного гнедого мерина в его сторону. Она ехала одна. Анноура подняла руку и прокричала что-то ей вслед, но Берелейн даже не обернулась. Перрин не сомневался, что она последует за ним, куда бы он ни ускакал, так что не стоит заставлять людей думать, что они хотят уединиться. Он вонзил каблуки в бока Ходока, собираясь подъехать к остальным, хоть ему этого совсем не хотелось – пусть едет следом, если хочет, – но Берелейн заставила своего гнедого пойти рысью, несмотря на неровную почву и глубокий снег, даже перепрыгнула торчащий из-под снега валун, и в развевающемся за плечами красном плаще перехватила его на полдороге. Она была хорошей наездницей, этого у нее не отнимешь. Не такой хорошей, как Фэйли, но лучше, чем многие.
– Когда ты так хмуришься, то выглядишь просто свирепым! – засмеялась Берелейн, останавливая лошадь прямо перед мордой Ходока. Судя по тому, как она держала вожжи, она была готова загородить ему дорогу, если бы он попытался объехать ее. У этой женщины совершенно нет стыда! – Улыбайся, пусть люди думают, что мы флиртуем. – Рукой, затянутой в малиновую перчатку, бесстыдница протянула ему корзинку: – Возьми, уж это-то точно заставит тебя улыбнуться. Я слышала, что ты часто забываешь поесть. – Она наморщила нос. – И, кажется, еще и помыться. К тому же тебе необходимо подстричь бороду. Изможденный, непричесанный муж, спасающий свою жену, – фигура романтическая, но ей вряд ли настолько же понравится грязный оборванец. Ни одна женщина никогда не простит, если ты разрушишь ее идеалы.
Неожиданно смутившись, Перрин взял корзинку, поставил ее перед собой на высокую луку седла и бессознательно потер кончик носа. Он уже привык к определенным запахам, исходящим от Берелейн, – обычно это был запах охотящейся волчицы, в то время как он был предполагаемой жертвой, – но сегодня от женщины совершенно не пахло охотой. Ни на волос. Судя по аромату, Берелейн была терпелива, как камень, и весела, и еще в ее запахе журчали скрытые ручейки страха. Эта женщина определенно никогда не боялась его, насколько Перрин мог припомнить. А в связи с чем терпеливость? И если уж на то пошло, что это ее так развеселило? Горная кошка, пахнущая как ягненок, удивила бы его меньше.
Но, несмотря на смущение, в желудке заурчало от ароматов, поднимающихся от закрытой корзинки. Жареная куропатка, если он не ошибается, и хлеб – еще теплый, недавно выпеченный. Мука у них почти кончилась, и хлеб был не меньшей редкостью, чем мясо. Действительно, иногда он пропускал трапезы. Он просто забывал о них, а когда вспоминал, то еда не лезла ему в горло, поскольку, чтобы раздобыть себе пищу, ему приходилось терпеть упреки Лини и Бриане или встречать холодные взгляды земляков. Сейчас же еда находилась прямо перед его носом, и у Перрина потекли слюнки. Не будет ли изменой с его стороны принять пищу из рук Берелейн?
