Леанира идет через зал дворца царей Итаки, забирает пустую чашу со стола перед Андремоном, и он не моргает, никак не откликается на ее присутствие, не смотрит в ее сторону.
Автоноя вздыхает и говорит:
– Вот это насвинячили, придется щетками мыть, придется…
Леанира достает ведра с водой из колодца под полночными звездами.
Эвриклея бормочет:
– Шалавы.
Леанира держит барана, пока Эос перерезает ему горло.
Антиной кричит:
– Как продвигается саван? Наверняка ты лучше двигаешься туда-сюда под покрывалом, чем двигаешь туда-сюда челнок!
Леанира и Меланта несут ткацкий станок Пенелопы в ее покои. Леанира стирает со столов слюну пьяных мужчин, отбрасывает их руки со своих бедер, кидает в огонь сухой хворост, убирает вокруг очага золу, стирает в ручье хитоны, ловит крысу, помешивает еду, чистит рыбу, забрасывает землей выгребную яму. Она бросает кости и жирный хлеб, которые ели женихи, свиньям и собакам, чайкам и воронам, пирующим за воротами.
За стенами дворца поет Эвримах:
– И та-а-ак пала древняя Тро-о-оя-а-а…
У ворот дворца Антиной наклоняется к Амфиному и говорит:
– Никого не впечатляет твоя притворная воинственность, воин. Совсем никого.
В маленькой угловой комнатке Кенамон поднимает глаза к небу и задается вопросом, слышат ли его боги Египта в этой чужой стране. Они услышали бы, если бы хотели слушать, хоть голос его звучал глухо и мало их занимал.
Леанира сидит у ручейка, который течет в море, а вокруг нее поют свою полночную песнь цикады. Она моет ноги и руки и никак не может избавиться от запаха дыма. Она принимает решение и гасит свой светильник.
В темноте, ведя рукой по стене, по памяти она пробирается через дворец Одиссея. Куда она направляется? Может быть, за ножом? За оружием, чтобы убить свою боль или убить другого, кто причиняет боль?
Я иду за ней с любопытством, но она не вооружается, подобно Клитемнестре, а идет святотатственной дорогой – в покои, где спят мужчины. Только некоторые из женихов ночуют во дворце: те, кто считается самым уважаемым, те, кому некуда идти, и те, у кого на Итаке нет родственников и друзей. К Андремону все это не относится, но он выиграл место во дворце в кости у человека, который теперь принужден ночевать в городе, в том грязном доме, где раньше ночевал Андремон.
Она узнает его дверь по старому потрескавшемуся дереву, по звуку, с которым полотно скребет о каменный пол, по его запаху внутри. Он спит, а потом, почувствовав ее присутствие в комнате, просыпается, нащупывая нож у изголовья. Затем моргает, видит ее очертания на фоне темноты и слышит, как она шепчет его имя.
– Андремон, – выдыхает она, усаживаясь на него, – я выбираю тебя.
Он мгновение колеблется, все еще держа нож. Потом отпускает его. Проводит рукой по ее груди, шее, губам, волосам. Потом хватает ее, приближает ее лицо к своему, целует и отталкивает, все еще не отпуская ее пальцев.
– Я тебе не верю, – говорит он.
Она не вздрагивает от его прикосновения. Ее правая рука лежит на его сердце, левая берется за камешек, который он носит на шее, его кусочек Трои.
– Я знаю, где Пенелопа хранит свое сокровище. Золото, данное Одиссею его дедом. Награбленное ими и то, что она копит. Я знаю…
Он хватает ее крепче, и даже у нее не получается не скривиться от боли. Он приподнимает голову, будто хочет укусить.
– Я не верю тебе.
Она перехватывает его запястье, держит, пока он не ослабляет хватку, а потом говорит:
– Я тебе докажу.
Глава 40
В темноте Пенелопа стучит в дверь Электры. Ей открывает одна из служанок Электры, чье лицо тоже вымазано пеплом, видит Пенелопу и просто говорит:
– Подожди.
Совершенно возмутительно, что царицу заставляют ждать в ее собственном дворце, и на мгновение Пенелопа задыхается от гнева. Но потом она выдыхает, медленно, спокойно, и прикрывает глаза, и ждет, пока дверь не открывается снова.
– Добрая царица.
Электра сидит лицом к окну, наполовину повернувшись спиной к посетительнице. На миг Пенелопе кажется, что она видит Антиклею, точно в той же позе, что и микенская царевна, почти утопившую свою скорбь, с сердцем, уже погруженным в алую глубину.
– Прости, что заставила тебя ждать. Я молилась.
Она не молилась.
– Конечно, – отвечает негромко Пенелопа и кивает: – А я прошу прощения за то, что потревожила тебя в такой час, но побоялась, что оказываю тебе недостаточно внимания, а ты самый важный мой гость.
Мановением руки Электра отмахивается от этой идеи.
– Ты самая внимательная хозяйка и не посрамила наших ожиданий.
Пенелопа смотрит на ждущих служанок, и, видя это, Электра отпускает их кивком головы: они уходят, но она не предлагает Пенелопе сесть.
– Есть новости от твоего брата? – спрашивает наконец Пенелопа.
Электра качает головой.
– Я ожидаю вскорости получить от него хорошие вести.
– Конечно. А ты здорова?
Снова небрежный жест: этот вопрос слишком неважен, чтобы на него отвечать. Пенелопа хочет вздохнуть, досадливо выпустить накопленный воздух, но осекается и вместо этого говорит:
– Я слышала, что твой человек – кажется, его зовут Пилад – все еще обыскивает гавань. Мои советники говорят, что твои воины продолжают ходить дозором по Итаке.
– Есть те, кто помог моей матери сбежать, – отвечает Электра голосом, легким, как лето. – Другие, которых нужно наказать.
– Мне не приходило это в голову… но, конечно, ты мудра.
Глаза Электры вспыхивают точно так же, как у ее матери, она поворачивается в кресле и смотрит на царицу в упор.
– Я мудра? Это очень большая похвала от тебя, сестра.
Призрак Антиклеи все еще в комнате, ругает юную Пенелопу, которую застали плачущей после того, как отплыл ее муж. «Дитя! Не моргай. Не морщись. Не ахай. Выпрямись. Ты царица, а не девчонка!»
Во взгляде Электры вызов. А еще в нем возможность. Пенелопа видит это, распознает и мгновение думает о том, чтобы воспользоваться возможностью, – но нет, не сейчас. Еще рано. Она кивает – это непохоже на поклон – и произносит негромко:
– Ну, если у тебя есть все, что тебе нужно…
В глазах Электры вспыхивает нечто вроде разочарования, и она отворачивается. Отпускает Пенелопу небрежным движением руки. Какая наглость, какая дерзость, я не знаю, впечатлена я или рассержена, – но Пенелопа тоже не знает.
– Да-да. Спасибо. – Даже заносчивая Электра осекается, прежде чем добавить «можешь идти», но Пенелопа чувствует слева от себя призрак Антиклеи, справа – ветерок от моего присутствия и, словно зимний туман, уходит во тьму.
Через три дня возвращается Орест.
Он прибывает на закате, приплывает с севера. Электра бежит в гавань, бросается к его ногам и восклицает:
– Брат мой! Царь мой!
Не бьют барабаны, не гудят гордые трубы, Орест не держит в руках голову матери, чтобы показать толпе. Вместо этого он поворачивается к ждущим советникам Итаки, пока сестра плачет у его ног, и спокойно говорит:
– На Гирии мы не нашли никаких ее следов.
Старики тревожно переминаются с ноги на ногу – даже Полибию и Эвпейту, которые стоят чуть сзади, хватает ума побледнеть.
Электра кричит, издает животный
