Лицо сержанта окаменело. Он прищурился, открыл было рот… нет, грозный Пит всегда сначала думал, потом говорил.
– Сойдет, – буркнул он. – Они слышали от меня о Майке. Это объяснит, откуда мы знаем друг друга. Я вроде бы никому не говорил о его смерти.
Вряд ли он сделал бы это. Он ие любил признаваться в своих ошибках – даже себе самому. Пари держу, в глубине души Питерс не переставал ждать, что Секстон вернется и явится с докладом.
– Я это и имел в виду. Он допил пиво.
– Так я могу рассчитывать на тебя?
– Ты знал, что можешь, еще до того, как постучал в дверь. У меня нет выбора.
Питерс улыбнулся. На его угрюмой физиономии улыбка выглядела как-то неуместно.
– Стопроцентной уверенности у меня не было. Ты всегда был упрямый сукин сын.
Он достал потрепанный холщовый кошелек – тот же, что и раньше, но теперь он стал потолще, и отсчитал пятьдесят монет. Серебряных монет. Ничего себе! После того как Слави Дуралейник объявил Кантард независимой республикой, не подчиняющейся ни Венагете, ни Каренте, вообще никому, цены на серебро подскочили.
Без серебра невозможно колдовать. И Карента, и Венагета раздираемы на части интригами колдунов. Самый богатый серебряный рудник находится в Кантарде, поэтому приходившие к власти шайки сражались за эту территорию еще с тех пор, как мой дедушка был желторотым птенцом, пока жадный Слави не сыграл свою шутку. Но долго ему не продержаться. Он нагадил всем и теперь со всех сторон окружен врагами.
Я открыл было рот, чтобы отказаться от денег: ведь Питерс – мой кредитор. Но потом понял, что должен взять их. Питерс призвал меня выполнить свое обязательство, но не рассчитывал, что я буду работать бесплатно. Может быть, заплатив по счету, он за что-то рассчитается с генералом.
– Восемь в день и расходы, – сказал я. – Для друзей скидка. Если останется – верну, если понадобится больше – представлю счет.
Пятьдесят монет я для сохранности спрятал в комнате Покойника. Он у меня тяжеленький, больше ста пятидесяти килограммов, и – самое в нем лучшее – все время дрыхнет, уже давным– давно не просыпался, даже скучно стало. Поймав себя на таких мыслях, я понял – в самом деле пора приниматься за работу. Скучать по Покойнику – все равно что скучать по инквизитору.
Я вернулся в кухню. Питерс собирался уходить.
– Итак, завтра утром? – уточнил он. В голосе сержанта мне послышались нотки отчаяния.
– Приду, не сомневайтесь.
В одиннадцать часов утра небо было отвратительного свинцового цвета, но я все же решил тронуться в путь на своих двоих, хотя от южных ворот до лачуги генерала добрых шесть миль. Ничего не поделаешь, я на лошади – картина невероятная.
Мне пришлось раскаяться в своей опрометчивости: я слишком долго не отрывал задницу от стула, и ноги быстро устали. К тому же начался дождь, капли величиной с монетки застучали по дороге. Я раскаивался все сильнее. Теперь уж точно придется столковаться со стариком, а то на обратном пути промокну вконец.
Я перекинул сумку на другое плечо и попытался идти быстрее. Напрасный труд.
Дома перед выходом я помылся, побрился и причесался, словом, постарался привести себя в надлежащий вид для встречи с богатеями к теперь надеялся, что они оценят мои старания и не прогонят от дверей, не спросив имени. Надеялся я также, что Черный Пит не подкачал и заранее сообщил мой псевдоним привратнику.
Назвать домишко Стэнтноров лачугой – не совсем точно. На него угрохали, полагаю, на миллион кирпича, камня и отборного леса. На такой территории спокойно можно захоронить целый батальон. Я не захватил с собой карты, но заблудиться было мудрено. Генерал точно специально для меня велел провести к дому мощеную дорогу.
Лачужка ничего себе. Каменная, с деревянной отделкой, в пять этажей, по бокам четырехэтажные флигели. Я поднял с земли камень и попытался добросить до другого угла – недолет, а бросок был недурен.
За шиворот мне потекла вода. Я прыжком преодолел двенадцать мраморных ступенек и остановился на минутку перед дверью, чтобы привести себя в порядок и не выглядеть чересчур взъерошенным. Когда имеешь дело с богачами, главное – не робеть, держать хвост пистолетом.
Дверь – такими воротами мог бы гордиться и замок – бесшумно приоткрылась, выглянул какой-то человек. Я с трудом удержался от вопроса, сколько масла пошло на смазку этих чудовищных дверных петель.
– Да?
– Я Майк Секстон. Меня ждут.
– Да.
Человек поморщился, выражение лица у него было довольно кислое. Интересно, где он посреди зимы ухитрился раздобыть лимон?
Вряд ли я произвел на него благоприятное впечатление, однако он впустил меня в холл. Вот это да! Здесь свободно поместилась бы парочка мамонтов, если бы хозяину стало жаль оставлять их мокнуть под дождем.
– Пойду доложу генералу, – сказал он и ушел, точно ему кол в спину вогнали, маршируя под слышный лишь ему одному барабанный бой. Сразу видно, тоже бывший морской пехотинец.
Он исчез, а я принялся развлекаться, шатаясь по холлу и знакомясь с предками Стэнтнора, целая дюжина коих сердито пялилась на меня с портретов на стенах. Судя по всему, от художников требовалось одно – поймать на лицах моделей выражение нестерпимого страдания. Все эти стариканы определенно мучились от запоров.
Я насчитал трех бородатых, трех усатых и шесть гладко выбритых, но кровь Стэнтноров – крепкая штука. Они выглядели как братья, а не как представители разных поколений семьи, существовавшей со времен основания государства Карента. Датировать портреты можно было только по форме изображенных на них Стэнтноров.
Все они были в форме или доспехах. Все Стэнтноры – солдаты, моряки, морские пехотинцы. Судьба их предопределена от рождения. Хочешь не хочешь – не важно, Стэнтнор обязан служить в армии. Может, этим объясняется семейное (поголовное и хроническое) расстройство пищеварения.
Последним в левом ряду висел портрет самого генерала, написанный в бытность его главнокомандующим армии Каренты. Длиннющие седые усы свирепо топорщились, а глаза смотрели мимо тебя, как будто он стоял на корме военного корабля, пытаясь различить что-то на горизонте. В этой галерее только портрет генерала не следил за тобой неотступно, куда бы ты ни пошел. Сердито сверкающие глаза старых служак смущали меня. Наверное, это задумано не случайно – запугивать выскочек вроде вашего покорного слуги. Напротив висел, единственный среди стариков, портрет молодого человека – сына генерала, лейтенанта Королевской морской пехоты. Он не успел выработать в себе стэнтноровскую семейную мрачность. Мне не удалось припомнить имя юноши, но я знал, что молодой Стэнтнор погиб на островах, я тогда еще не демобилизовался. Других сыновей у старика не было, не было больше и портретов на обшитой темными панелями стене.
