Но кровью пахло всё равно. А поодаль кружились вороны — много, десятки, они кружились и опускались с карканьем и шумом, как уродливые огромные хлопья пепла после пожара…
…Когда оруженосцы, сделав все нужные дела, наконец помогли друг другу стащить доспехи и разделись по-настоящему — Гарав горько захихикал.
Да, доспехи защищают. Конечно. От многого. Но если тебя бьют по щиту — на руке будет синяк. Будет, даже если ты Илья Муромец. А если тебя тридцать минут лупили острыми железками и тяжёлыми палками по всему телу, стараясь при этом не очки заработать, а незамысловато убить…
В общем-то, Гарав знал это уже давно. Но сейчас всё выглядело особенно роскошно.
После короткого спора мальчишки решили, что шедевр красоты — на спине у Фередира, где отчётливо и очень красиво отпечатался рисунок кольчуги — после удара чем-то, чем — он не помнил. У Гарава самым серьёзным повреждением было явно сломанное слева ребро; кто и когда его этим наградил — тоже не помнилось. «Желающих было много», — как философски заметил пострадавший, вызвав одобрительные кивки Фередира.
Ну и конечно, теперь всё это начало болеть. Тянуще и надоедливо. Мальчишки вымылись подостывшей водой, то и дело скрипя зубами и даже постанывая, уселись на лавку друг против друга — обработать повреждения. И после обработки мазью заболело ещё сильней… Они забрались под плащи на лавку — голова к голове — и долго возились, ойкая и устраиваясь удобнее, пока Эйнор со своего места не заметил, что если они сейчас же не умолкнут, то он преодолеет муку, проснётся по-настоящему и встанет, после чего они оба о своих болячках надолго забудут и все их мысли сосредоточатся на горящих задницах.
Гарав закрыл глаза, и битва вновь рухнула на него — громом, криками, запахом крови, пота и дерьма. Но он слишком устал, чтобы это могло помешать уснуть.
* * *
Наутро Гарав проснулся позже всех. Его не будили. Эйнор ускакал на совет, Фередир готовил, сидя у костра на корточках, кашу — гороховую, с копчёным салом и сухим луком. Её запах Гарава и поднял.
— Чего не разбудили? — хмуро сказал он, неловко сползая на холодный, склизкий пол. Болело и мозжило всё тело.
Фередир с трудом оглянулся через плечо:
— Эйнор не велел. Сказал, что тебе за вчерашний поединок лишний сон не помешает. А я не видел.
— А я не помню толком, — признался Гарав, вытирая ноги о какую-то мешковину и начиная одеваться. — Помню, что было очень здорово… Отолью пойду.
— Там дождь, — напутствовал его Фередир.
Эйнор вернулся, когда каша была уже готова, а оруженосцы как следует оделись. Гараву еда не лезла в глотку. Но он давно уже научился заставлять себя есть — если надо. Ел и слушал новости с совета.
Тяжёлой пехоте был поставлен приказ взять деревню холмовиков, куда, по данным, полученным от пленных, ещё до сражения свезли воинскую казну разбитой армии. Лучники — и люди, и эльфы — уходили в лес с каким-то ещё заданием, Гарав не вникал — с каким, но подозревал, что на помощь танам, поднявшим восстание против Ангмара. А вся конница — массой — шла вдоль укреплений, чтобы сбить гарнизоны налётом с тыла и поджечь всё, что может гореть.
После этого предполагалось резко уйти на юг, к Заверти — оторвавшись от новой ангмарской армии, которая наверняка бросится в погоню — наказать пришельцев за наглый рейд.
— В общем, — Эйнор скрёб ложкой по дну миски, — в ближайшее время нам понадобятся все наши силы.
— Этого ты мог бы и не говорить, — заметил Фередир. — Хочешь ещё каши?
Глава 19, в которой Гарав сводит старые счёты
Смешно.
Деревня холмовиков, где находилась войсковая казна, была та. Та самая, через которую весной гнали рабский караван. Гарав понял это не сразу, а когда понял — ему и правда стало смешно…
…Подойти скрытно не удалось — да, как видно, Эйнор и не слишком на это рассчитывал. Но, так или иначе, когда дозорные высунулись на опушку росчисти, в них полетели со стен несколько дротиков и топоров, послышались крики и улюлюканье — ворота деревни были заперты, над частоколом едва ли не чаще брёвен торчали шлемы и просто рыжие головы и поднимались дымки. В ответ на предложение открыть ворота с обещанием не тронуть ничего, кроме складов, над частоколом появились сразу несколько голых задниц и послышался громогласный дружный хохот.
— Почему все люди считают это оскорбительным? — удивлённо спросил Гарава стоявший рядом эльфийский лучник.
Гарав смутился и пожал плечами молча.
Если честно, он почему-то думал: начнётся что-то типа осады. Только потом сообразил, что на такие вещи просто нет времени. И вместо этого Эйнор буквально с ходу расставил на опушке эльфов, приказав им стрелять в любое шевеление на частоколе. Одну сотню вместе с Фередиром отправил готовить лестницы и таран, одну оставил в лесу поглубже, а ещё трём приказал готовиться к атаке — на ворота и по частоколу с двух сторон.
— Передайте людям — не жечь ничего, кроме складов, — жёстко говорил Эйнор. — За поджоги — повешу. Не убивать тех, кто не сопротивляется, не добивать раненых. Кто поднимет на них руку — повешу. Казну вывезти. Кто запустит руку в казну — отрублю руку и брошу в лесу. Ценности в домах и женщины — ваши. Но скот не бить, увижу — выпорю. Если кто возьмёт вещей больше, чем можно унести в походном мешке без ущерба для скорости похода, — отниму, выкину и выпорю. Всё. Готовиться к атаке.
Сотники получали распоряжения молча и тут же уходили к своим; металлические струйки потекли через лес вроде и неспешно, но неостановимо.
— Пойдёшь с сотней Хенгиста, — сказал Эйнор Гараву как бы между делом. Оруженосец кивнул и стал привязывать Хсана к ближайшему дереву…
…Когда закрытые со всех сторон щитами коробки десятков стали выползать из леса тут и там, а к воротам бросился длинный плотный строй, прячущий в глубине таран, защитники деревни поняли, наверное, что им конец. Атакующих было, должно быть, больше, чем вообще людей в селении. Но, как всегда бывает, если речь идёт о родных домах, холмовики принялись защищаться с мужеством отчаянья. Эльфы били с опушки без пощады и почти без промаха. И тем не менее то тут то там над частоколом поднимались люди, чтобы с воплями метнуть в наступающих дротик или топор. Когда же южане подошли ближе — в дело пошли копья, камни, брёвна и кипяток…
…До частокола Гарав добрался в сердцевине десятка, со всех сторон закрытый большими щитами — он даже ничего не видел, только слышал сопение людей вокруг, гулкие удары, да ещё думал, как бы не споткнуться и не упасть — затопчут и не заметят. Но потом внезапно словно дверь открылась — и прямо перед ним оказалась первая ступенька грубой лестницы; выше уже взбирались двое латников, и кто-то подтолкнул Гарава в спину, хрипя испуганно и азартно:
