— Давай, вперёд, оруженосец!!!
Справа лестница подломилась и рухнула, латники с руганью катились под мокрый откос вала, одного пришпилил к земле метко брошенный дротик. Справа кто-то лишился руки — отрубленной, когда он схватился за частокол; наверху мелькнули два женских лица, перекошенных, как у фурий, и на воинов обрушился кипяток из чана — потом полетел и сам чан, одной из женщин стрела угодила в горло, а вторая не удержала тяжёлую посудину.
— Деррррржиии!!! — зарычали-завыли внизу, и Гарав понял, что лестницу стараются оттолкнуть какой-то рогатиной. Он навалился всем телом, прижался к дрожащим жердям.
— Лезь, лезь! Держим!
Лезший первым уже был на самом верху и с рыком отмахивался мечом от тычущихся в броню копий. Второй вдруг зашатался и повалился вниз, едва не смяв Гарава — в голову ему угодил угловатый кусок гранита. Стиснув зубы и почти ничего не соображая от страха и возбуждения, мальчишка пролез выше, закрываясь щитом. В щит грохнуло, Гарав в голос выматерился — и с лестницы, мгновенно примерившись, прыгнул вкось через частокол, едва не надевшись на верхушки кольев. Щитом изо всех сил толкнул в спину одного из нападавших на латника — и тот попал на меч — рубанул второго холмовика поперёк спины, не глядя… Латник перелез через частокол, они с Гаравом встали слева и справа, на настил уже лезли новые и новые воины.
— Ворота выбили!!! — раздался чей-то вопль.
Гарав увидел, как внизу и справа в деревню врываются, прыгая и спотыкаясь на трупах и обломках, разбегаются веером воины. Всё это было как-то суетливо и по-игрушечному. От леса спешила резервная сотня. Холмовики тут и там начали прыгать вниз — храбрые, но недисциплинированные, они бежали к своим домам, чтобы защищаться там порознь — не понимая, что это уже конец для всех. Мальчишка столкнул щитом в спину повернувшегося к нему задом холмовика и махнул вниз.
Он удержался на ногах. В ворота как раз вбегал во главе десятка латников Фередир, крикнул:
— Живой?! Мы к хранилищу!
— Ага! — ошалело тявкнул Гарав. Но сам рванул не к хранилищу — а просто в никуда, следом за группой латников.
Воины врывались в один дом за другим, вышибая двери. Почти каждый раз вслед за этим слышался более или менее продолжительный лязг стали и свирепые крики, сменявшиеся жалобными воплями. Схватки шли и в проулках, и даже кое-где на крышах: один на один, трое на двое, один на троих, группа на группу… Но всё было предрешено — латников было больше, они были лучше вооружены и обучены, а защитники оказались разделены на множество мелких группок.
Гарав пробежал мимо дома, возле которого корчился приколотый копьём к плетню мужчина с топором в руке. Рядом лежал зарубленный латник и пытался встать мальчишка лет десяти — у него была почти отрублена правая нога под коленом и распорот живот. Левой рукой мальчишка запихивал в себя внутренности, смешанные с землёй, а правой сжимал охотничье копьё, упрямо стиснув синие губы. Из дома двое воинов за руки выволакивали истошно кричащую раздетую женщину, следом ещё один волок, пятясь задом, сундук — мальчишка метнул копьё, попал воину в спину, и тот опрокинулся, но тут же вскочил и стал с руганью рубить мальчишку — как попало, брызгая кровью, никак не приловчась прикончить. Истекающий кровью, в чёрных ранах, тот вцепился в воина руками и зубами закусил его бедро под кольчугой… Гарав вильнул, оббегая их — в сторону шарахнулась ещё одна женщина, прижимавшая к себе ребёнка (второй, постарше, молча цеплялся за её подол). Полные ненависти и ужаса глаза — всё, что жило на её лице.
— Бегите, убегайте! — крикнул им Гарав, забыв, что они могут и не понимать адунайка.
Почти сразу на него кинулся здоровенный мужик с копьём наперевес; в долю секунды Гарав узнал человека, который весной хотел выкупить его на дороге недалеко отсюда. Сейчас он собирался Гарава убить. Оруженосец ловко, заученно уже подставил и повернул щит, выбросил вперёд и вверх Садрон — холмовик всей массой наделся на клинок и рухнул к ногам парня; Гарав наступил на тело и выдернул оружие. Холмовик умер сразу, меч прорубил сердце… Женщину схватил за волосы какой-то воин, она выпустила младшего ребёнка, старший с плачем бил кардоланца по щиту за спиной кулаками; Гарав ногой отбросил латника от женщины, и та, подхватив детей, канула в дым между домами. Латник вскочил, они с Гаравом дважды скрестили мечи, и их разделили метнувшиеся откуда-то сбоку истошно блеющие овцы…
…Одна из последних схваток шла у жилища тана — того самого, который ругался той же весной с конвоирами. Даааа… Недёшево дался княжеским воинам седой богатырь-тан. В хорошем доспехе, с длинным мечом в одной руке и небольшим топором в другой, долго бушевал он, как ураган или горный медведь — и, когда лёг наконец у входа в родной дом, не выпустив оружия из раскинутых рук, то вокруг лежали мёртвыми пять воинов. Один из них был рассечён вместе с доспехом наискось — от плеча до бедра. А ещё двое лишились рук; раненых же было больше полудюжины.
Тяжело дыша, кардоланцы стояли над телом поверженного гиганта. И, по чести сказать, никто из них не ощущал радости победы, а было как-то горько и тяжко, не оставляло чувство свершившейся неправильности.
Потом — один за другим — они начали входить в дом. Гарав подбежал именно в этот миг — увидел Эйнора, который и зарубил тана…
…В углу женщины — высокая старуха, ещё одна, довольно молодая, и девчонка лет тринадцати-четырнадцати — обнимали, прижав к себе, младших детей. Трёх мальчиков и двух девочек от трёх до семи лет. А между ними и входом стоял, выставив щит и опустив меч, ещё один воин. Видно, что он тут не прятался — доспех носил следы боя, а юное лицо выглядело усталым в обрамлении нащёчников шлема. Усталым и безнадёжным, но полным решимости и вдохновения.
Гарав узнал парня.
Воины остановились около входа, вдоль стен. Они не спешили нападать.
— Брось оружие, — сказал кто-то.
Парень хмыкнул и ударил мечом по овальному щиту, покрытому свежими зарубками.
— Нет правоты в твоём деле, — сказал Эйнор негромко на талиска. — Ты идёшь сражаться за недоброе, и сам это знаешь.
— Я не иду сражаться, — негромко, но ясно ответил парень. — Это вы пришли в нашу деревню и убили моего отца и старших братьев. И мне нет дела до добра и зла и до ваших разговоров. За моей спиной — мои ближние, и вам придётся меня убить, чтобы до них добраться.
— Воины Кардолана не убивают женщин и детей, — сказал Эйнор.
Мальчишка засмеялся, презрительно шевельнул крепким широким плечом под простым круглым оплечьем. Потом сказал:
— Если ты и вправду так высоко ценишь свою честь — дай мне право поединка. И если я одолею, то поклянись, что не тронешь тех, кто не может себя защитить. А если одолеешь ты… — парень помедлил. — Я, по крайней мере, не увижу того, что будет потом.
