Он сделал движение, чтобы схватить брата, но тот выскользнул из рук, как тёплый кусок масла. Вот он совсем рядом, а вот уже далеко, за расколотой каменной чашей. Губы двигаются, и Денис вдруг чувствует, как дверной проём распахивается всё шире, словно пасть кита, который вздумал заглотить маленькую рыбёшку, а с ней и несколько галлонов воды.
— Отправляйся домой, — сказал Максим горько. — Поживи, сколько успеешь. Там время течёт не так, как здесь, так что сколько-то успеешь. А я… я попытаюсь узнать у НЕЁ, кто и зачем подавал мне сигналы.
Он повернулся к ТЕНИ и больше ничего не сказал. Крошечная его фигурка на фоне вселенской черноты казалась одинокой кометой в беззвёздном небе.
— Доминико, прошу! — плача завопил Денис, увидев перед собой смешную шапку призрака. — Скажи, что всё это неправда!
— Увы, пацан, — сказал дух. — Но ты и в самом деле фальшивка. Глупо. Я говорил Максу, что из этого ничего не выйдет. Но, признаться, был удивлён, когда ты начал разговаривать вполне разумно. А теперь прощай. Возможно, мы больше не увидимся. Господи, смотри, какая она страшная, эта махина!
И Денис, споткнувшись о порог, спиной вперёд влетел в собственную комнату, перевернув по пути табурет. Дверной проём захлопнулся перед носом стеной с фотообоями с джунглями, слоном и тигром. Старыми фотообоями, пахнущими пролитым на них соком, такими знакомыми… Сейчас Денис готов был бросаться на стену, молотить кулаками и орать: «Я настоящий! Я вам докажу, что я настоящий!»
Дверь распахнулась. Мама заглянула в комнату так, будто ожидала увидеть здесь как минимум последствия локального землетрясения. Как максимум, должно быть, нашествие Годзиллы.
— Что здесь происходит? — спросила она. — Ты ничего не сломал?
Денис готов был броситься ей на шею. Такая свежая, такая родная. Сейчас, наверное, утро, судя по тому, что на её майке чернеют свежие пятна от кофе. С забранными в толстую косу волосами как всегда непорядок, но перед выходом на работу мама, конечно, их приберёт.
— Что это с тобой? Ты что, опять влез в окно по дереву? Я же тебя просила так не делать! О боже, у тебя листья в волосах… что ты, позволь спросить, делал на улице в такую рань?
— Я… мы… — начал он, лихорадочно придумывая, какую бы историю рассказать. Но если бы даже в голове появилось что-то внятное и логичное, что-то вроде поездки вместе с Митяем в доки, чтобы посмотреть на прибывший от каких-нибудь дальних туманных берегов исполин-паром, трясущийся рот не позволил бы её рассказать.
Денис бросился на шею матери, едва не сбив её с ног. Из глаз текли слёзы. Он пытался сказать, что скучал, что видел Максима, но так и не смог привести его домой. Пытался уложить все перипетия их самого ненужного на свете путешествия в двух-трёх сдавленных звуках.
— Что ты там бормочешь, я не слышу, — сказала мама. Она отодвинула Дениса от себя, специальным, опытным взглядом, который для своих чад есть у каждой мамы, оглядела с ног до головы. С лаем прибежал Рупор, принялся лизать голые ноги мальчика. Только теперь Денис сподобился себя оглядеть и обнаружил, что на нём обыкновенная одежда для сна — майка и трусы. Брат позаботился, чтобы его возвращение прошло как можно более безболезненно. Кровать разворочена, будто среди приливов и отливов одеял и простыней вдруг зародилось настоящее торнадо.
— Послушай, мне нужно собираться на работу, — сказала тем временем мама. — Иди в ванную, умойся. Завтрак на столе, за ним и расскажешь, что тебя так расстроило.
Денис повиновался. Он тщательно вымылся, наслаждаясь каждой каплей тёплой воды, фыркая и не замечая, как по плитке на стенах струятся настоящие водопады, он полоскал руки до локтей и вновь и вновь старался смыть с них невидимую грязь. Промыл между пальцами и даже под ногтями, чего никогда раньше не было. Вода, утекающая в сливное отверстие, впрочем, не стала сильно грязной. Всё было… как-то не так. Денис уставился на себя в зеркале, пытаясь найти хоть малюсенькое упоминание о прошедшем путешествии, и нашёл: лёгкую черноту под глазами, как будто тень пережитых событий. ТЕНЬ… это слово звучит теперь двояко в любом контексте. Не про эту ли тень говорил Макс? Она, говорит, начинает разъедать его родной мир — он ведь не настоящий, не то, что эта ДРУГАЯ СТОРОНА. Мама говорила: «Листья в волосах», но там Денис обнаружил только обрезок от зелёной цветной бумаги, и больше ничего.
«А она ведь тоже не настоящая, — вдруг подумал Денис, тщательно смывая с переносицы мыло. Руки его на миг замерли, а после продолжили движения. — Максим говорил, что меня он придумал, чтобы маме и папе было не так одиноко… но сначала, должно быть, были придуманы они».
Странная мысль. Если бы маму или папу подменили, Денис почуял бы подмену за три версты. Но как раскрыть эту тайну, если ты, сам будучи подменой, родился у фальшивки и прожил рядом с ней всю сознательную жизнь? Это напоминает зеркальный лабиринт, где, как Денис вычитал в какой-то книжке, можно потерять не только ведущую к выходу дорожку, но и самого себя.
Денис нещадно мял руки, заламывал пальцы и, закусив губу, пробовал прочувствовать боль. Он-то знал, что это никакой не сон. И брат, и Доминико, и эта жуткая ПОРЧА, и все-все, начиная от сиу и кончая искрящимся морем, были настоящие… оттого ещё жутче, потому что последние слова его, как от них не отгораживайся, тоже могли быть правдой. И мама, и папа… конечно же, они всамделишные. Денис столько с ними прожил. Они не могли оказаться фантазий в чьей-то голове.
Когда он вымылся, оделся и вышел в зал, сияя как отполированный до блеска бриллиант под лупой коллекционера, там уже сидел папа. На нём — просторная белая рубашка, специально для летних посиделок на крыльце, шорты и тапочки. Волосы, как обычно бывало после утренней ванны, залачены на манер старых фильмов об Америке двадцатых годов и зачёсаны назад. И выражение на лице, как у кота, который поймал рыбку, и рыбка эта — отличный день. Денис готов был броситься на шею и ему, и только то, что отец не признаёт подобных лобызаний, предпочитая держать дистанцию в отношениях отца и сына (не слишком большую, но дистанцию), его удержало.
— Что, малыш, — сказал он, отправляя в рот вилку с куском яичницы. — Плохой сон?
Денис готов был сделать из слова «малыш» медаль и носить её на груди с гордостью, не снимая до самой старости.
Сон? На минуту Денису и в самом деле так показалось. Разве он не свалился с кровати десять минут назад, разве не в короткий миг падения уложился стремительный полёт вверх по ступеням маяка и последний разговор с братом? Все эти истины, которые были на него излиты…
Денисова робкая надежда, чтобы это всё и в самом деле оказалось сном, вдребезги разлеталась в момент столкновения с образом. Этот Максим: робкий, чужой, умный и забавный в редкие, но яркие моменты. Как одичалый учёный, вечно ищущий и любопытный. За время их самого ненужного на свете путешествия Денис, кажется, узнал его, как никого. Он и в самом деле полюбил братика. Как может оказаться так, что он растворится без следа, исчезнет? Как может оказаться, что его братец никогда на самом деле не существовал? И всё же сейчас, сидя за столом и заново привыкая к мягкой обивке стула, ножки которого точно по ногам мальчишки (замечательное изобретение человечества, эти стулья; всяко лучше камней или травы, на которых приходилось сидеть во время путешествия), готовясь точно направить вилку в разложенную на тарелке еду, Денис не мог поверить последним словам Максима. Может так быть, что только эта, последняя часть их путешествия была сном? Наверное, он, Денис, утомившись, вконец сбив ноги, устроился на бывшем огороде Доминико под самым большим лопухом, и спит, в то время как братик и дух, не замечая потерь в своих рядах, пробуют на прочность ступеньки крыльца и придаются воспоминаниям.
