— Не убивайте его, это я виноват, а не он! Я же вам ничего плохого не сделал, только пошутить хотел. Простите меня, храбрые росы!
— Мы сюда пришли не шутить и не играться, а воевать. Понял? — строго произнесла Ларишка и затем спросила уже мягче: — Как тебя зовут, покоритель великанов?
— Иоселе... Иосиф, сын Ноэми, из Пантикапея.
— Так вот, Иосиф: уведи это страшилище подальше и выйди из него. И больше так в горах не шути. Ни над кем! Здесь не Пантикапей. Воскрешать людей ты ведь ещё не научился?
— Нет. Но непременно научусь! А вам я больше мешать не буду, клянусь Яхве! Могу даже помочь. Я в любого зверя умею вселяться...
— А ты мне нравишься, сын Ноэми! — улыбнулся кшатрий. — Ты добр и честен, а настоящей смелости ещё научишься.
Великан встал, утёр кровь с лица, поклонился царице и индийцу и скрылся в лесу. Спустившись, Ларишка рассказала всё мужу и обоим магам.
— Сын Ноэми... — потёр лоб Вышата. — Отца не назвал, значит — незаконнорождённый. Да не тот ли это сын Левия, о котором говорил Менахем? Надо бы с мальцом поговорить... — Волхв замер на пару минут, потом с недоумением сказал: — В великане его души уже нет. Куда же она делась? Далеко улететь не могла...
— Значит, её здесь и не было. Управлять чужим телом, не покидая своего, — очень трудная магия, и если он ею владеет в таком возрасте... Нужно помочь ему избрать путь Ормазда, ибо на пути Ахримана этот мальчик может стать опаснее своего нечестивого отца, — озабоченно проговорил мобед.
— Думаю, он, то есть его душа, ещё будет крутиться возле нас. Вот и нужно будет дать ему нам помочь. Я в его возрасте такое творил... — усмехнулся Зореславич.
— Только не заставляйте его убивать! Он же не сарматский мальчик, а еврей, да ещё горожанин, — решительно сказала царица.
Ардагаст покачал головой. Три года назад его Ларишка, не раздумывая, снесла голову пленному гунну. Тогда она ещё не была матерью.
Не замеченный росами, следил за ними из чащи серебряный старик на золотом вепре. Поглаживая седую бороду с видом скупого на похвалы наставника, он, однако, выглядел довольным.
На закате отряд вышел к реке. Узкий каменный мост, созданный не людьми, а природой, соединял края глубокого ущелья. На дне его клокотала, словно в кипящем котле, Госпожа Гор — Шхагуаша. Южнее, на высоком холме, горел костёр. Там, над ущельем Мешоко, в древней крепости Солнечного Вождя, засели амазонки. Напасть на них с ходу, среди ночи, прежде чем подойдут зихи? Ардагаст послал на разведку псов и Серячка. Скорее, одного Серячка. Золотой и серебряный псы отправились сами. Эти загробные стражи держались надменно, никого не признавали, неохотно общались даже с волхвами, понимавшими звериный язык.
От холма псы вернулись быстро и понуро улеглись наземь. Как объяснил Вышате Серячок, они наткнулись не только на каменную стену в рост человека, но и на мощную магическую защиту. Ардагаст решил заночевать в лесу и дождаться утра, когда тёмные силы ослабнут. Для магического боя это было ещё важнее, чем для обычного. Росы спешились, развели костёр. Мясо добытого по пути оленя жарили по-меотски, над ямой с горячими углями, нанизав на палочки. Запивали боспорским и меотским вином. Ардагаст не говорил гостеприимным меотам о цели своего похода. Даже и сейчас достаточно послать гонцов вниз по реке, и сотни возмущённых меотов явились бы покарать осквернительниц гробницы Сосруко. Но... именно этого и нужно было некроманту в чёрной с серебром хламиде и тем, кто его послал: поднять племя на племя, не важно, ради чего. А чтобы сорвать эти замыслы, у царя росов были только двадцать воинов и два волхва. Но бесы алчности и тщеславия не были властны над ними — в отличие от тех, между кем этот отряд должен был встать.
Красные огоньки двух глаз, следивших за росами из чащи, первым заметил Шишок. И тут уже радушно произнёс:
— Иди к нашему костру, мезиль! Не бойся: один леший тут уже есть. Это я.
Из темноты осторожно вышло странное, с ног до заострённой головы обросшее рыжей шерстью существо. Низкий лоб едва поднимался над нависавшими козырьком бровями, из-под которых недоверчиво глядели на людей маленькие красные глазки. Под волосатой шкурой перекатывались могучие мышцы. Удивительнее всего был выдававшийся из груди костяной выступ, похожий на лезвие секиры.
Несмотря на свою силу, дикий человек был робок и осторожен. Однако вино быстро сделало его весёлым, даже развязным. Он рассказывал разные лесные байки, гулко хохотал над шутками лешего и сам грубовато шутил, обнимался то с Шишком, то с людьми и немало потешил всех, раскалывая дрова о свою костяную «секиру». Амазонок он ругал, говоря, что очень любит женщин-людей, только не таких, которые разъезжают по лесу с оружием, переводят дичь и даже на лесных людей норовят поохотиться, лишь бы потешить удаль. На Ларишку мезиль глядел прямо-таки с обожанием и отпускал ей такие похвалы, что царица краснела, а царь говорил:
— Эй, мезиль, у людей так свою жену хвалят, а не чужую, и то не при всех.
Шишок, расспрашивая своего сородича, с удивлением узнал, что здесь, на Кавказе, дикими зверями повелевает один Мезитха, а лесные люди сами живут по-звериному — так, как в венедских лесах не станет жить и самый опустившийся леший. Изб себе не строят, бродят по лесам, зимой ютятся в пещерах или логовах. Даже речные девы имеют над зверями больше власти, чем лесовики. Вишвамитра нашёл, что мезили похожи на живущих в его родных Гималаях йети, которых там не считали ни богами, ни демонами, а просто животными: мол, есть дикие бараны и козлы, а есть и дикие люди. Манучихр же заметил, что образом жизни мезили напоминают дэвов — самых жестоких и опасных из созданий Ахримана. В ответ лесовик принялся заверять, что на дэвов скорее похожи великаны, а его сородичи людей не трогают и вообще любят их, особенно женщин.
Наконец все улеглись спать, кроме Шишка и Серячка, оставшихся на часах. Заснул и мезиль в необычной позе: свернулся клубком, опираясь на голени и предплечья и спрятав лицо в ладонях. Через некоторое время он приподнял голову, осторожно осмотрелся. Леший дремал, уткнувшись лохматой бородой в грудь. Волк свернулся у его ног. Псы улеглись подальше от дикого человека, которого они, если бы не волхвы, по крайней мере, хорошенько искусали бы. Царь спал отдельно от царицы, закутавшись в меотский овчинный плащ. Бесшумно, как жуткий косматый призрак, мезиль подобрался к нему и вдруг с быстротой хищника бросился сверху на Ардагаста, сжав его бока могучими руками и глубоко всадив в тело костяную «секиру», остротой и твёрдостью не уступавшую железу.
