Но голос Эбера звучал так, что сон растворился почти моментально. С такой интонацией мужчина обычно говорит женщине: "Наверно, нам пора расстаться" или "Я давно хотел тебе сказать, у меня есть другая".
— Они все действительно пошли на это добровольно. Я никого не шантажировал, не запугивал, даже не подкупал. Конечно, некоторые согласились из-за денег, но они и цену назвали сами. Кто-то хотел навсегда уехать в Круахан. Кто-то ненавидел султана. Один просто не мог жить без опасности и риска. Он дольше всех умолял меня поручить ему что-нибудь…
И я берег каждого из них, словно больного ребенка. Я придумал целую сложную систему, как их защитить, чтобы никто и никогда не узнал, что они добывают сведения для круаханцев. Ни один из них не знал о других, чтобы случайно не выдать — каждый считал, что я полагаюсь только на него. Я никогда не встречался с ними в одном и том же месте. Я каждому представлялся под разными именами. Я выбирал людей или одиноких, или погруженных в себя, без особых привязанностей. Я никогда ничего не требовал от них и не настаивал — они все придумывали и предлагали сами. Я учил их предельной осторожности и с каждым вместе проговаривал его легенду. Хаэридиану тогда всюду мерещились заговоры на его власть, и когда в очередной раз арестовали половину его приближенных, только двоих отпустили с извинениями и даже чем-то наградили — оба они были важными фигурами в моей игре. Я продумал все, кроме одного варианта развязки. Но даже тогда я упрекал Службу Провидения только в одном — что они не отдали меня на расправу вместе с остальными. Как бы ты стала ко мне относиться после этого?
Гвендолен встряхнула головой, пытаясь вернуть мысли на место.
— Я всегда буду к тебе одинаково относиться, — голос звучал хрипло, и поэтому она перешла на шепот. — Что бы ты ни сделал.
— Потом у меня было много времени подумать, — продолжал Баллантайн, не особенно дожидаясь ее ответа. — Я ведь подал в отставку не сразу, а только когда понял, что сам бы не смог так поступить даже ради огромной пользы для всего Круахана. И значит, для Службы Провидения я не гожусь. Но мне очень не хотелось, чтобы моя жизнь так заканчивалась. Это все высокие слова — про искупление вины и прочее, я никогда не смогу вернуть жизнь тем, кто ее потерял, значит, исправить здесь ничего нельзя. У меня сохранилась единственная мечта — оставить после себя не гибель и разрушение, а что-то еще. Поэтому, — тут он невесело усмехнулся, — я болтаюсь в компании совершенно безумных людей по Эбре, куда мне ни в коем случае нельзя возвращаться. Хотя ни капли не верю в истории о таинственной чаше, каких-то непонятных силах и в собственные рассуждения об Ордене, который мы якобы можем создать. Что мы вообще можем? Только с трудом уворачиваться от султанской гвардии, да и то у нас это получается все хуже и хуже.
— Мне последнее время многие говорят, что я сошла с ума, — задумчиво сказала Гвендолен, садясь на постели. Наконец ей удалось окончательно разлепить глаза, но ощущение было такое, будто она только что боролась в пустыне с песчаной бурей. — Скорее всего это правда, но я не особенно жалею.
Эбер рассеянно провел по ее щеке пальцами. Он был рядом, он был с ней нежен, он знал, как до нее дотронуться так, чтобы она вся задрожала, но вместе с тем она не знала, где его мысли. Вряд ли он думает о рыжеволосой девушке с крыльями, сидящей рядом с ним на широкой постели в темном пустом доме. Хотя она готова на все, чтобы он на мгновение забыл о своих раздумьях.
— Все-таки странно, что мы оказались в Эбре, — пробормотал Баллантайн, глядя поверх затылка Гвендолен. — Судьба меня словно толкает… теперь еще и в дом Нухгара. Словно мне надо через что-то пройти до конца. У меня уже давно не было такого ясного чувства, что все предопределено, и случится то, что должно случиться. Ты никогда такого не ощущала?
Гвендолен хотела сказать, что каждый раз с ним ощущает то, чего никогда не ощущала раньше, но сдержалась. Все-таки он ждал от нее других слов. Несмотря на то, что сам уже снял с нее камзол и рубашку.
— Мне иногда кажется, — она помолчала, собираясь с мыслями, — будто я понимаю каждого человека рядом со мной. Все, что у него в жизни не получается, как ему плохо, как он бьется ради куска хлеба или пытается к чему-то прийти. Я это чувствую, но ничего не могу сделать. Хотя раньше я никогда об этом не думала, просто держалась от людей подальше. Может, я перестаю быть крылатой? — она с сомнением пошевелила крыльями, расправив каждое, и как всегда, на белые простыни упал яркий отблеск, словно от пламени. — Но летать я вроде еще не разучилась…
— Я не знаю, к хорошему или плохому, но мы меняемся, Гвендолен, — тихо произнес Баллантайн, опуская голову. — Если бы кто-то раньше мне сказал, что я каждую ночь буду с девушкой в два раза моложе меня, я бы искренне посмеялся, уже без всякой обиды. А теперь мне этого хочется все время сильнее и сильнее.
— Это в тебе просто немного отражается то, что хочу я.
Гвендолен сомкнула руки на его шее и счастливо вздохнула. Еще не рассвело-значит. еще какое-то время можно не думать о смысле своих поисков, о том, что они будут делать с гостеприимством этого подозрительного Аллария, о том, сколько еще им скрываться и дадут ли им гвардейцы выбраться из Эбры. Не говоря про Гарана с его угрозами — о нем лучше вообще не думать, чтобы не скрипеть зубами и не хвататься за кинжал. Сейчас кинжал совершенно лишний. Сейчас нужны только губы Эбера возле ее уха и ее руки, расстегивающие пряжки его камзола — почему их каждый раз так много?
Неожиданно Гвендолен широко распахнула глаза, как от удара, и очень пожалела, что дала себе зарок на время забыть о холодном оружии. Стоя в дверном проеме, почти неразличимый в серых предрассветных сумерках, разлившихся по всему дому, Алларий внимательно наблюдал за ними, и судя по заинтересованному выражению лица, еще и подслушивал. Эбер, по счастью, не обернулся, а в ответ на возмущенный взгляд Гвендолен Алларий спокойно приложил палец к губам и успокаивающе наклонил голову, отступая и пропадая в сумерках. На его лице, тонком, нервном и исключительно подвижном, сейчас присутствовало задумчивое выражение погруженности в себя и вместе с тем полной безмятежности, словно он не занимался постыдным делом подглядывания, а выполнял какую-то крайне важную миссию.
Гвендолен решительно высвободилась и босиком пробежала к двери. Ключа в замке не оказалось, но она задернула висящие поверх шторы и для верности еще подтащила к дверям стоящий поблизости сундук.
— Так лучше, — пояснила она, не вдаваясь в подробности. — А то мало ли кто здесь расхаживает. Зверюга у него опять-таки на вид не слишком дружелюбная.
