— Но ведь это ж не Маша? — молвил он не совсем уверено, словно не прочь был бы встретить и возражение.
«Ага! Предатель! — сообразила Золотинка. — Вот кто предатель и перебежчик!»
— Она лучше Маши! — выпалила Золотинка с гневом.
— И умеет печь пирожки?
— Мм… — смутилась Золотинка, коварство которой не простиралось, однако, так далеко, чтобы обманывать доверчивого медведя в столь важном, основополагающем, можно сказать, вопросе. — Мм… Я думаю, она научится… если ты возьмешься расковать узников, и вообще пойдешь с нами. Она несомненно научится. Научится, если почувствует твое доброе расположение.
Предатель, еще раз подумала Золотинка. Между тем она прикрывала Фелису от медведя, который сосал лапу и преглупо ухмылялся. Она придерживала девушку, ожидая, когда пройдет болезненный трепет, и шепнула:
— С нами Поглум. Просто большой медведь. Насколько большой, настолько и добродушный. Он твой друг.
Фелиса поверила. Она принимала наставления волшебницы с безотчетной доверчивостью ребенка.
— Дай ему руку, — тихо сказала Золотинка. А сама подумала: неужто даст?
Нечто похожее на страх шевельнулось в душе, когда Золотинка вновь убедилась, в какой чудовищной зависимости находится от нее это хрупкое чудное существо, не прочно еще утвердившееся по эту сторону действительности. Фелиса не колебалась, не было ни малейшего зазора между словами Золотинки и ответным побуждением. Неопределенно улыбаясь, как ребенок, который испытывает незнакомое удовольствие, девушка потянулась к голубому страшилищу. А Поглум напрасно хмурился — кого он мог обмануть? Предательская ухмылка кривила медвежью пасть.
— Слабенькая… Я возьму ее на руки! — произнес он как бы между прочим.
— Нет, я сама! — резко возразила Золотинка, понимая, что приключится с девушкой, когда она обнаружит, что осталась со зверем наедине. — Освободи узников! Твое дело освободить узников.
Оставив руку в лапах медведя, Фелиса обратила к Золотинке полные доверия глаза, и в лице ее разлился покой.
— Она хочет, чтобы прежде всего ты занялся узниками. Разбей цепи и всех выпусти. Потом она объяснит тебе остальное, — добавила Золотинка, подметив, что медведь колеблется.
— Да-да, — туманно согласилась Фелиса. На Поглума она не глянула и, кажется, не твердо сознавала его присутствие.
Обратно отправились прежним порядком: Фелиса на руках у дядьки, Золотинка рядом с Фелисой, Дракула на двери. Поглум присмотрел камень не многим меньше своей головы и ушел вперед вместе с тюремным сторожем и факельщиком. Раскатился, отдаваясь в извилистых норах, грохот — Поглум бил цепи, плющил и разрывал. Хватало одного-двух ударов, чтобы покончить с делом. Разделенный неравными промежутками грохот смещался, не подчиняясь никакому порядку: слышалось там, оглушительно бухало за углом, и пока еще путалось эхо, шумно вылетал огромный светлый зверь, за ним спешили измученные беготней тюремщик и факельщик.
Можно было, однако, заметить, что освобожденные от оков узники встречаются гораздо реже, чем следовало бы ожидать. Да и те, что попадались, в неком душевном оцепенении топтались возле своих углов, с потерянным видом ощупывали стены и оглядывались. Казалось, они не знали, что делать со своей свободой. Захваченные светом факела, они жмурились и вовсе уже теряли остатки сообразительности.
— Идите за мной! Я выведу всех на волю! Вы свободны! — кричала Золотинка и тем только оглушала несчастных.
Вынужденные остановки замедляли и без того мешкотное шествие. И когда Золотинка смолкла, она различила смутивший ее гомон… Бестолковый базарный гвалт, которого не могли породить все раскованные узники вместе взятые, даже если бы Поглум умудрился согнать их…
А мог ведь и умудриться! Нехорошее подозрение сразу обратилось уверенностью, и Золотинка заспешила. Верный дядька с Фелисой на руках прибавил шагу, но бежать уж, конечно, он был не в состоянии, не могли бежать и носильщики с Дракулой на двери, озабоченные тем, чтобы не вывалить ношу на поворотах. Проникаясь беспокойством Золотинки, Фелиса пугливо поглядывала вперед — высвеченные огнем своды доносили из мрака шум, различались выкрики, истошные вопли, которые никак уже нельзя было объяснить радостью освобождения… лязг и многоголосый ропот.
— Прости, родная, я сейчас, — сказала Золотинка с торопливой лаской, пробуя освободиться. В блестящих глазах девушки, в напряженном страстном лице читалась мольба, напрасно Золотинка пыталась вразумить Фелису — отчаяние ее нельзя было заговорить словами. Но Золотинка уж не могла тянуть, она рванулась и побежала, оставляя за собой душераздирающий крик.
Вместе с последним оставшимся факельщиком Золотинка вбежала в подземный покой, где были решетчатые загородки, — смятенному взору ее предстало жуткое зрелище.
Под дикий вопль, хряск и зубовный скрежет Поглум выталкивал из тюрьмы толпу благим матом орущих узников — то были Рукосиловы ратники. Уставив поперек прохода толстый железный шест как упор, Поглум давил несколько десятков если не сотен человек сразу, всю сбившуюся перед лестницей комом толпу. Раскрытые настежь в рассветную муть воротца над плотно придавленными друг к другу головами казались узкими — как недостижимые двери рая. В это игольное ушко нельзя было пропихнуть всех сразу; озверевший Поглум ревел от натуги, толпа плохо поддавалась его усилиям… но поддавалась. Шажок за шажком, скрипя по камням когтями, с непостижимой силой Поглум приминал, уплотнял, про-о-ода-а-авливал по проходу месиво ревущего народа. Онемелые в удушье лица, выпученные глаза, разинутые без крика рты… И явные мертвяки, уже посиневшие, они торчком стояли в этой потерявшей упругость каше. Жестокий напор не оставлял возможности протиснуться в пустые клетки по бокам прохода несмотря на то, что открытые кое-где наружу двери давали как будто бы надежду на спасение. В клетках шатались в корчах, валились на пол выпавшие из давки счастливцы.
— С ума сошел! — взвизгнула Золотинка и потеряла голос. — Стой! — сипела она, наскакивая на необъятный, напруженный усилием зад.
Поглум мотнул головой, но Золотинку признал и не лягнулся, чего достаточно было бы, чтобы утихомирить ее навсегда.
— Со-оба-аки… не хотят… освобождаться… — просипел он сдавленным голосом.
Стонущий хрип полумертвых людей доводил Золотинку до умопомрачения, и она колотила кулачками мягкий меховой бок.
— Рукосиловы люди это! Куда! Не надо освобождать! Их не надо освобождать!
Этот разительный довод не затерялся среди бессвязных выкриков и упреков — Поглум приостановился, ослабил напор и вовсе убрал кол.
