На грязную мостовую под ноги хлопнулась с заглушенным звуком голова. Не треснула — хотя с мгновенным содроганием Золотинка успела пережить в воображении и это — голова смялась с невозможной гримасой и упруго подскочила, расправившись чертами лица, распахнулись глаза. Переворачиваясь, ударяясь о камни густыми рыжими патлами, а то и прямо носом, который каждый раз плющился, голова скакала, успевая при этом к ужасу Золотинки зыркать по сторонам. На месте шеи, где следовало ожидать хаос перерубленных, хлещущих горячей кровью жил, бледнела землистая кожица. Заскочив на обод колеса, голова прыгнула еще выше и сквозь изорванную градом рогожу провалилась в кибитку.
Падали руки и ноги, ягодицы, ступни, носы, пальцы, уши, жестко хлестнуло костяным градом зубов. Шлепнулся Золотинке в щеку и отскочил совершенно круглый с жемчужным отливом глаз, пал на мостовую и без промедления был раздавлен рухнувшим на него с неба безобразным комом зеленоватого мяса — брызнул.
Омерзительный озноб заставлял Золотинку отряхиваться от воображаемых прикосновений, шарахаться, чтобы избежать падающей, скачущей, летящей по небу косяками нечисти. То же самое происходило по всему двору: разобщенные ошалевшие люди топтались, мычали, наскакивали друг на друга, как бессловесная скотина. Едва вырвавшиеся из тюрьмы послужильцы Рукосила оказались готовы к отвратительной напасти не больше курников — в благоустроенных странах никто прежде и слыхом не слыхивал ни о каких едулопах.
Подобравшаяся низом рука хватила Золотинку за щиколотку. Девушка со вскриком брыкнулась, в усилии вырваться проволокла тяжесть с полшага, прежде чем осознала, что за капкан она тащит. Три разномастных руки неравной величины и сложения срослись плечевым поясом, при этом в бугристом случайном сплетении невозможно было заподозрить даже подобия головы, однако стояло торчком ухо и пузырился прилепленный по-рачьи глаз. Не упрятанный как положено в плоть, без век, без бровей глаз, провернувшись вверх, бесстрастно таращился на жертву, в то время как все три конечности действовали вразнобой. Паук держал Золотинку захватом цепкой кисти, одна рука шарила в воздухе, хватая пустоту, еще одна конечность напрягалась утянуть в сторону, шкрябала и царапалась по неровностям мостовой.
Стоило пауку уловить Золотинку за обе ноги, и он повалил бы девушку; только явная нескладица наспех слепленных конечностей спасала ее от худшего. Растерянно подвывая, Золотинка приплясывала и судорожно дергала широко раскиданную тройчатку. При этом частью сознания Золотинка отмечала беспрестанную самовозню: паучьи руки смещались одна относительно другой, от тряски свалился глаз и устроился в кожистой впадине, ухо сползало, отыскивая более естественное положение. В горсти праздной конечности появились собранные на мостовой зубы, они расползались по руке, как крупные жуки, и, не находя себе лучшего применения, начинали пристраиваться на кончиках пальцев, образуя чудовищный орган: руку-пасть.
Озлобляясь болью в лодыжке, — немела ступня — Золотинка лягнула паука ногой. Неловкий удар не произвел впечатления на безмозглую тварь, а Золотинка не могла вывернуться, чтобы бить наверняка. Торопливые тычки ничего не достигали, оставалось крайнее средство — раздавить плохо упрятанный пузырь с обращенным вверх зрачком, но брезгливость удерживала Золотинку от бесполезной жестокости — бить по глазам.
— Поглум! — вскричала Золотинка, изнемогая. — Поглум!
Голубой медведь не исчез. Он высился среди всеобщего безобразия, как снежная гора над взбаламученной ненастьем равниной. И с замечательным достоинством озирался, приглядывался к дальнему концу площади, где очень уж верезжала женщина, и обращал изучающий взор на мучения Золотинки, чтобы завести потом глаза вверх, уставив их на крутую кровлю крыши — там, цепляясь за обнаженные стропила, копошились мелкие и крупные уроды. Потом, задержавшись внимательным взглядом на снабженной отростками рук голове, что раскачивалась на оборванном оконном ставне, Поглум поднимал нос к мрачно клубящимся тучам и в полном соответствии с худшими своими опасениями убеждался, что зловещий листопад продолжается без перемены. Долго-долго, не выражая чувств, разглядывал он вихри желто-зеленого мусора.
— Поглум! На помощь! — взывала Золотинка, теряя силы.
— Я терплю! — обронил Поглум, не оглянувшись. — Ты сказала терпеть, и я терплю.
Помраченная болью, отвращением, страхом, Золотинка плохо понимала, что там медведь талдычит, и совсем не могла оценить справедливости его доводов. Паук утягивал ее прочь от повозки, где она присмотрела хороший дрын, цепляясь за камни мостовой, он тянул к кострищу — потому, наверное, что Золотинка, надрываясь, сопротивлялась. Она шипела сквозь зубы нечто яростное, однако не упускала из виду и Поглума:
— Берегись! На спине! Бей!
— Я терплю! — ответствовал Поглум с достоинством.
По горбатой спине медведя, хватаясь за шерсть, поднимался довольно развитый урод, который состоял из поджарых ягодиц с посаженной на них головой, не парных рук и одной густо поросшей волосами ноги с толстыми, как колода, икрами. Не находя себя иного дела, нога часто лягала медведя, тот поеживался и терпел. Но когда предприимчивый не по разуму едулоп свел руки на необъятной шее и вознамерился душить — не более и не менее! — Поглум, предел терпения которого не лежал все же в заоблачных высях, внезапно вызверившись, прихлопнул уродца, как надоедливое насекомое. Произраставшая в заднице голова брызнула буро-зеленой тиной, Поглум брезгливо стряхнул раздавленные остатки нечисти.
Между тем Золотинка потеряла терпение и упала. В единоборстве с пауком она не остереглась другого, свалившегося с небес выродка: больно хватив по макушке, едулоп хлестнул лицо, оказался на плече и скатился бы наземь, если бы Золотинка не перехватила его непроизвольным движением. То была одиночная рука, она забилась, мотаясь тяжелым сгибом локтя. Пытаясь высвободиться, Золотинка крутила и выворачивала едулоповы пальцы и опять не убереглась: цепкая тварь замкнула горло; только-только Золотинка успела просунуть внутрь зажима ладонь и держала, сопротивляясь давящей силе едулопова плеча и предплечья. Пока хрипела она, застигнутая этой напастью, паук нащупал другую ногу, скованная, Золотинка зашаталась и неизбежно грянулась наземь.
В крайности, выгибаясь дугой, она не имела столько хладнокровия, чтобы держать в уме расчеты на помощь голубого медведя… Как гнилая нитка, треснула плоть, ошметки паука полетели прочь, через мгновение Поглум разломил в плече едулопа, севшего на шею клещом, и Золотинка обнаружила над собой голубую морду.
