Знаете вы и то, что если вас однажды посетили звездные цыгане, то после вы их уже никогда не увидите.
* * *
В течение следующего месяца все было спокойно. Конечно, у звездных цыган работа кипела, просто никто не хотел на них заявлять. Некоторые их жертвы стыдились рассказать о ценности, которую представляла для них та или иная утраченная вещица. Некоторые просто сдались и больше не хотели жить. Многие из пострадавших знали, что они имеют право заявить о случившемся, и мы сделаем все возможное, но вернуть отданную вещь нам не удастся.
Первый опыт столкновения с жертвами звездных цыган заинтересовал Джебедайю и послужил для него движущей силой. Каждый вечер, когда я уже собирался домой, он все еще сидел за своим столом, а по утрам, когда я приходил на работу, он снова уже был на месте. Он просматривал беседы с каждой жертвой. Он перепроверил каждый отчет по планетам, которые сталкивались с природными катаклизмами, экономическими кризисами или чем-нибудь еще, что могло привлечь звездных цыган.
В начале его шестой рабочей недели, утром, когда я только явился в офис, он подошел ко мне совершенно расстроенный.
— Что случилось? — спросил я.
— Они сводят меня с ума, — ответил он.
— Да уж, есть у них такое свойство… — согласился я.
Он посмотрел на меня огорченно и озадаченно:
— Зачем они это делают, Гейб? Один больной разум я могу представить и даже понять, но почему целая раса поставила своей целью разрушить столько жизней? Что заставляет их так поступать?
— Ответь на этот вопрос — и мы на полпути к победе, — откликнулся я.
— Мы что-то упускаем, — сказал он. — Я не могу поверить, что их деяния доставляют им удовольствие.
— Почему же? — парировал я. — Судебные дела и медкарты полны психопатами, которые получают наслаждение, причиняя боль.
— Ты говоришь об индивидуальных случаях, — покачал головой мой напарник. — Никакая раса не может получать от этого радость.
— А эта раса получает.
— Нет, — с полной убежденностью произнес он.
Я обнаружил, что желаю быть столь же уверенным хоть в чем-нибудь в моей жизни, сколь он уверен в своей гипотезе.
— Что так? — спросил я.
— Потому что получение удовольствия от причинения вреда другим противоречит логике всех разумных существ.
— Ну, этого я не знаю, — сказал я. — Мы чувствовали себя в полном ажуре, когда победили в Сеттской войне. Канфориты были вне себя от радости, когда захватили востинианцев. Раньше, когда мы все еще были привязаны к Земле, уверен, индейцы сияли от счастья, перебив всех воинов генерала Кастера.
— Это были военные действия, предпринятые для восстановления того, что было или казалось справедливостью, — объяснил Джебедайя. — Мы не сделали ничего плохого звездным цыганам. Насколько я знаю, сто лет назад мы даже не знали об их существовании.
— Это не значит, что мы не причинили вреда им или их планете, даже не подозревая об этом, — ответил я. — Мы могли по ошибке разрушить одну из их военных транспортных колонн, или вломиться в их святейшее святилище, или случайно занести вирус, против которого на их родном мире на нашлось защиты.
— Нет, — твердо сказал он.
— Почему же?
— Потому что они разумная раса, а это не та реакция, которую разумная раса выдает на реальное или вымышленное нападение.
— Да неужели? — саркастически откликнулся я.
— Ладно, есть довод получше, — продолжал он. — Даже если мы невольно совершили все действия, которые ты назвал, тогда их обида была бы направлена против человеческой расы. Но они несут страдания более чем десятку рас, а мы об этом не знаем, — и некоторые из них не входят в состав Республики, и у них нет ни общественных, ни экономических связей с нами.
Должен признаться, я не рассматривал проблему с этой стороны. Возможно, в концепции свежего взгляда и в самом деле есть какой-то смысл.
— Ладно, признаю твою точку зрения, — согласился я. — Но это не подводит нас ближе к пониманию, почему они так себя ведут. Просто мы исключаем единственное возможное объяснение их нравов и обычаев.
— Чем больше факторов мы сумеем исключить, тем вернее мы сузим спектр возможного, — сказал Джебедайя. — И как только мы узнаем, почему они избрали такой путь, мы сможем остановить их. — Он помолчал. — Мы не можем им позволить продолжать нести горе своим жертвам.
— Я так понимаю, это означает, что ты решил остаться в департаменте?
Он кивнул.
— Когда я был молод, — начал он (можно подумать, сейчас он зрелый муж), — я мечтал сражаться с пиратами, которые бесчинствуют на просторах галактик, или спасти прекрасную юную даму от сотни невзгод — каждая страшнее смерти. Это были великолепные романтические мечты… — Он замолчал, по привычке уставившись в какую-то одну точку в пространстве и времени, которую только он и мог видеть. — Но, знаешь… Люди покончили с пиратством, они даже одолели участь, худшую, чем смерть, но не могут пережить потерю самых драгоценных воспоминаний. Конечно, я остаюсь. Мое место здесь. — Он снова задумался и через мгновение продолжил: — Эту неделю я просматривал головидео более чем 200 жертв, которые описывали свои жизни после сделки со звездными цыганами. Я буду жить с этой памятью, и я не освобожусь от нее, пока не добьюсь того, что больше никто не будет ограблен, лишен своих добрых воспоминаний.
— Ну вот, похоже, ты нашел работу на всю жизнь.
— Надеюсь, что нет.
— Не понял, — озадаченно сказал я. — Ты же только что сказал…
— Если я здесь на всю жизнь, это значит, что мы не решим проблему. Я планирую остаться в департаменте до тех пор, пока не остановлю их.
— Я тоже так думал в свое время, — припомнил я.
— Должно быть, и теперь тоже, — заметил он. — Ты же и сейчас здесь.
— А куда мне идти? Чем еще заниматься? — спросил я. — Я не знаю, сумею ли остановить хоть одного из них когда-нибудь, к тому же я абсолютно убежден, что мне не найти способа поймать их, но не могу же я просто повернуться спиной к проблеме, особенно после того, как я увидел вред, который они причиняют. Это война, но сопутствующие повреждения — не разрушенные здания и не взорванный транспорт, это разрушенные воспоминания и взорванные мечты. И я думаю, в конечном счете это зло — худшее.
Он посмотрел на меня долгим взглядом.
— Очень интересно, — проговорил он. — Я работаю с тобой уже почти два месяца. Сначала я думал, ты просто циничный мужик, высиживающий годы до пенсии…
— А теперь?
— Теперь я думаю, что ты циничный мужик, все еще стремящийся остановить звездных цыган.
— Конечно, стремящийся. Но тебе придется разграничить свои эмоции, иначе станешь очередным Беном Паульсоном и, вероятнее всего, пойдешь в обычную полицию в какой-нибудь отдаленный мирок, где нет преступников.
