— На волнах ларец! — раздался сверху крик дозорного.
У сегванов не было в обычае постоянно держать кого-то на макушке мачты, но здесь, в виду берегов, и особенно после того, что произошло только что, дозорного выставили. Он и увидел на воде какой-то предмет, похожий на ларец.
— Какой ларец, Локнит? — гаркнул в ответ Хаскульв.
— Плетеный короб из бересты! Сольвенны любят такие! — был ответ.
Зорко чуть не подскочил на месте: это не могло быть что-либо другое, как только его короб! С чего бы это по океан-морю близ устья Светыни стали плавать берестяные короба? Зорко уж смирился с мыслью, что к Геллаху придется идти с пустыми руками, зане все работы Зорко и все его приспособления для рукомесла и художества сгорели в огне или канули в пучину. Но боги и на этот раз оказались к Зорко благосклонны: знать, лук его не дал более ни единого промаха, и предсказание Сольгейра-кунса сбылось.
Но жизнь среди сегванов научила и без того не слишком суетливого Зорко спокойствию и сдержанности. Он встал и сказал громко:
— Кунс Хаскульв, я не буду неблагодарен тебе, если ты позволишь подобрать этот короб. Это мои вещи.
— Если море не приняло их, они будут у тебя, Зорко Зоревич, — отвечал кунс. — Торгейс, разверни ладью!
Из бересты плели даже котелки, которые вполне можно было вешать над огнем, чтобы кипятить в них воду и даже варить кашу, настолько плотным и ладным было это плетение. Так же был изготовлен и короб, с которым отправился Зорко в путь. Ни единая капля морской воды не проникла внутрь. Загадкой оставалось только, как попал короб в море. Зорко, сколько он помнил, спрятал свои пожитки под лавку, когда стало ясно, что боя не миновать.
Помнил, однако, Зорко и то, как запирал он крышку: через последнюю дырочку в кожаном ремне, опоясывавшем короб, был продет бронзовый язычок. Теперь же язычок оказался продет лишь сквозь предпоследнее отверстие: должно быть, у закрывавшего не отыскалось силы или времени в достатке, чтобы затворить короб как было. «Не Фрейдис ли короб мой по морю пустила, допрежь чем…» Допрежь чем что, Зорко не знал. Мать учила его веровать в светлое: солнце, грозу, огонь, тепло, добро, — и венн не хотел думать о зле, пока сам с ним не столкнулся.
Расстегнув замок, Зорко откинул крышку и внимательно перебрал вещи. Все осталось на месте, только вдруг обнаружилась безделица — гладкая деревянная дощечка со странными резанными на ней знаками, коей раньше не было. Знаки походили и на веннские, и на те буквицы, что рисовали ученые вельхи, за тайной коих и отправлялся Зорко на восходные берега. Жаль, не привелось потолковать о них с кунсом Ульфтагом!
Но откуда попала к нему эта дощечка, и кто вырезал на ней эти знаки, и о чем должны были они рассказать? И кому? Не ему ли, Зорко? Не Фрейдис ли вложила это в короб? И если она, то к чему?
— Цела твоя работа, Зорко Зоревич? — вдруг услышал венн голос Хаскульва. Кунс и в ладье, как и везде, не изменял рысьей своей походке, возникая за спиной бесшумно.
— Благодарствуй, Хаскульв-кунс, все цело, — ответствовал Зорко. — Не скажешь ли, что эти буквицы свидетельствуют?
— Это древние руны наших островов, — объяснил кунс. — Они служат для гадания. Раньше Храмн писал на них свои законы, и люди приходили к нему, и он наставлял их. Потом Хригг научил людей гадать по ним, а для письма придумал новые руны. Теперь мало кто умеет писать древними рунами и читать их. Я не сведущ в этом.
Посчитав, что сказал достаточно, Хаскульв ушел на нос.
— Я могу прочесть их, если тебе нужно, Зорко, — сказал вдруг лежащий тихо рядом Труде.
Сегван, несмотря на лихорадку, вовсе не бредил, а только молчал, облизывая пересохшим языком разбитые губы и глядя в разъяснившееся бледное и высокое небо.
— Ульфтаг научил меня этому, — добавил он. — Это не так трудно, как думают. Покажи мне их.
— Прочти, Труде, будь милостив. — И Зорко показал сегвану дощечку.
Труде приподнял голову, чтобы легче было читать, — и Зорко помог сегвану, поддержав его затылок рукой, — и посмотрел на буквицы. Потом пошевелил губами, не говоря ни слова, и, наконец, попросил:
— Нагнись ко мне. Такое не пристало говорить в собрании.
«Да что ж там написано? — с волнением подумал венн, наклоняясь к Труде. — Уж не заклятие ли какое?»
— «Тропой кораблей за жаром прекрасной в слезах богини, Хригга сестры, отправилась я».
— А что это значит? — спросил Зорко, уже начиная догадываться. Как ни вычурно говорили порой сегваны, а смысл этих слов ясен был и без толкования.
Труде в ответ улыбнулся только и кивнул.
Глава 5
В туман уходить легче
Труде и Сольгейра с его людьми отправили на берег.
Зорко сказал суровому кунсу слова благодарности и хотел было еще и в утешение что-либо добавить, но не стал. Не таковы были сегваны, чтобы нуждаться в таких словах.
— Если на земле не примут тебя, приходи ко мне на море, венн, — сказал на прощание Сольгейр. — Это не последний мой корабль. Я расскажу о нем Ульфтагу, и ты еще услышишь сагу о Сольгейре: про славный бой, достойный чертогов Храмна, ее будут петь на всех берегах. Считаю, там будет и твое имя.
Хаскульв обо всем рассказал потом Зорко, когда три дня ходили они близ Гранитного носа, прозванного так за великие россыпи камня-дикаря на самом своем оконечье. Серые и красноватые валуны и каменья, вкруг коих раскиданы были осколки поменьше, камни, камешки и просто мелкая крошка длинным языком выметнулись в море, и седые волны прихотливо обегали эту твердь. Впрочем, тот же Хаскульв утверждал, что и этот гранит простоит недолго. Море проглотит и его, хотя из ныне живущих только боги увидят это.
О Сольгейре же Хаскульв сказал, что у кунса есть пять кораблей и что все добро, что привез он с собой, успели выгрузить на пристани, в Вельхском конце. А то, что дружина Сольгейра уничтожила последнюю боевую силу манов, пусть и сама полегла, так это даже к лучшему: в Галираде будет спокойнее. Принца Паренди Хаскульв обозвал варгром, но когда Зорко стал сожалеть о том, что его промах как раз и стоил того, что бессовестный гурган теперь жив, кунс лишь головой покачал и ответил:
— Беспокоиться за жизнь варгра не стоит. Его все равно кто-нибудь убьет. Паренди обижен на Гурцата и вхож к кнесу. Он станет говорить кнесу о том, как плох Гурцат. Это может нам пригодиться. Кнес, может быть, сам убьет гургана, как только тот оскалится.
В другой раз Зорко спросил Хаскульва об Иттрун. Горе иссушило деву, и Зорко, сочувствовавший ей, беспокоился, не пристала ли к ней лихорадка Глядея, что происходит от неисправимого горя и не дает человеку уснуть, пока не придут к нему странные и страшные видения и лишат разума.
