Гендельсон выслушал, перекрестился, сказал мрачно:
— Судя по вашему тону, сэр Ричард, они не были и людьми. И что же вы с ними… как общались?
Я на миг оторвался от жареного мяса, посмотрел на него поверх куска.
— Да как, известно… Спасал их души.
Он смотрел с недоверием.
— Души?
— А что?
— У них нет душ, сэр Ричард!
— У всех есть, — возразил я. — Только разные. Вот Салтыков нашел, что даже у лягушки есть душа. Только махонькая и не бессмертная.
— Ну и как, — поинтересовался он ядовито, не втягиваясь в богословский спор, — спасли?
Я подумал, возвел очи горе, развел руками:
— Надеюсь. По крайней мере, указал дорогу.
— Представляю, — сказал он еще ядовитее, — что за дорога. Прямее в ад бывает?
Я поднялся.
— Сэр Гендельсон, мы так до вечера прокоротаем день. А мне тоже есть к кому вернуться в Зорр!
Он с кряхтением поднялся, уже не такой уродливо толстый, а просто располневший на сытных хлебах мужик, и без того склонный к полноте.
— Да, — сказал он. — Нам обоим есть к кому вернуться. Так поспешим же выполнить приказ короля!
За этим лесом начиналась небольшая долина, странная земля с оплавленными, словно воск, камнями, ни одного стебелька. Я инстинктивно погнал коня вскачь к темнеющему на той стороне новому лесу. Гендельсон не понял, что за страх меня гонит, но я все понукал коня, не люблю такие выжженные поляны. И не просто выжженные, ибо пепел — лучшее удобрение после пожара, место зарастает вдвое гуще, но эта странная выжженность, когда пепел унесло ветрами, а на спекшуюся от страшных температур корку уже нанесло с метр земли. Уже не только трава, кусты и деревья выросли бы…
Лес приблизился, высокий и мрачный. Изнутри пахнуло гнилью, плесенью, болотом. Гендельсону передался мой страх, ибо он заподозрил, что я больше знаю про эту выжженную долину, чем говорю, у самих деревьев даже обогнал, понуждая коня пойти по едва заметной тропке…
Конь захрипел, отпрянул. Я рассмотрел, что это не тропка, просто просвет между стволами. Гендельсон орал и хлестал коня, но тот хрипел, дико вращал глазами и не решался войти в лес. Огромные деревья выглядели болеющими — слишком много мха, слизи, бледных водорослей на ветках. Пугающие зеленые полотнища опускаются до самой земли. Второй ряд деревьев лишь смутно проступает сквозь серый нездоровый туман, а дальше вообще колышутся бледно-серые волны.
— Мы должны пройти, — сказал я, и перед глазами встало призрачное лицо Лавинии, я обещал вернуться, она ждет. — Мы пройдем. Кернель — за этим лесом!
Мой конь с огромной неохотой бочком приблизился к ближайшим деревьям. Я соскочил на землю, ладонями закрыл ему глаза и шептал ласковые успокаивающие слова в ухо, понуждая идти вперед. Через десятка два шагов я убрал руки и вскочил в седло. Конь дрожал в страхе, оглядывался, но и сзади такой же лес.
— Сэр Гендельсон! — прокричал я. — Вы остаетесь?.. Ладно, я пошел один. С вашего позволения, конечно!
Я в самом деле слегка пришпорил коня, хотя сейчас я и без полагающихся рыцарю шпор, конь нехотя сделал шаг. Сзади раздался отчаянный крик, в нем уже не осталось и следа от баронской заносчивости:
— Погодите!.. Я иду, иду!
Конь подо мной охотно остановился, но дрожал, ибо ветви до земли, придется проламываться, корни вылезли на поверхность, казалось, все: крупные, мелкие и великанские, похожие на чудовищных морских змеев. Из тумана вынырнула конская морда, сперва призрачная, налилась резкостью, показался закованный в железо всадник.
— Вы что же, — спросил Гендельсон с тревогой, — в самом деле…
— Да пошутил, — ответил я кисло, врать очень не хотелось, — пошутил.
— Странные у вас шутки, сэр Ричард, — сказал он все еще колеблющимся голосом. — Мой конь, знаете ли, испугался… или рассердился, я его причуды еще не освоил.
Страшно двигаться через туман, но такие гигантские деревья не могут стоять тесно, мы все же продирались через паутину веток и длинных нитей мха, обычного сухого и ломкого, но сейчас в тумане заметно отсыревшего. Мне казалось, что едем через болото, а по лицу то и дело шлепают болотные растения.
Туман только впереди и сзади, а по бокам кажется странно темным. Силуэты деревьев постепенно таяли, мы слышали скрип раскачивающихся стволов, хотя ветер не чувствуется. На землю то и дело обрушивались тяжелые сучья, похожие на бумеранги. Иногда падала целая лесина, способная пришибить всадника вместе с конем.
Гендельсон бормотал молитвы. Я настолько привык, что он либо молится, либо хватается за крест. Удивился бы, если бы это в железе на что-то новое посмотрело без своего обычного: изыди, Сатана!
Деревья иногда сдвигались так тесно, что я в который раз поднимал ноги на седло. Кони протискивались, обдирая бока. Часто зеленая слизь облепляла стремена. Я на ходу брезгливо сковыривал палочкой либо стирал рукавицей. Земля под ногами была укрыта толстым слоем черных перепрелых листьев, конские ноги погружались иной раз до колен в это месиво. Я сжимался от гадливости, а если бы пришлось самому, вот так, пешком?
Ни птиц, ни зверей — даже в траве ничто не шелохнулось, пока двигались через страшное место. Но через час я все-таки услышал щебет птиц, деревья потеряли на стволах слизь. Пошел обычный толстый мох, хоть и со всех сторон, затем и мох остался только с северной стороны. На деревьях замелькали рыжие хвосты белок, дважды дорогу пересекали деловитые ежи.
Деревья уже не стоят тесно, сквозь просвет в кронах мы видели красное солнце, что нехотя двигается к закату. По небу растекся красный тревожный закат. В ту же сторону, что и мы, двигались под облаками огромные черные птицы, а за ними — целые тучи мелких. Доно сились резкие каркающие крики, мои ноздри уловили характерный смрад падальщиков.
— Стервятники, — заметил Гендельсон мрачно.
— Полагаете, Кернель уже пал?
Он стиснул челюсти, под истончившимся салом проступили четкие рифленые желваки. Глаза смотрели зло.
— Не знаю, — ответил он сдержанно. — Но мы должны поспешить.
— Кони уже падают.
— В ближайшем селении можно бы сменить…
Он умолк, только косил недовольным глазом. Я буркнул:
— Вот так просто и сменить?
— Ну, — сказал он с неудовольствием, — если доплатить…
Я сдержал злобную ухмылку. Вельможа такого ранга без толпы слуг и толстого мешочка с золотом на поясе — как без рук. И хотя у меня еще пара золотых монет в поясе и пара в седле, на ближайшей тропке я слез и пошел пешком, держа амулет в вытянутой руке. Гендельсон ехал впереди, не желал смотреть на нечестивое занятие.
