— Это мама тебе сама сказала?
— Да.
— Ну, тогда беги спатки. — Джон поцеловал пухлую щечку малышки и она вошла в комнату, откуда сразу раздался голос няни.
Спасибо за день, спасибо за ночь,
Спасибо за сына и за дочь,
Спасибо за то, что средь боли и зла
Наш тесный мирок ты сберегла…
Песни советской эстрады
Во дворе к Джону подошла повитуха.
— Мастер Джон! Вы уж меня простите… Не моя вина, да только…
— Что? ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?! Да не тяни же!
— Уж и не знаю, как сказать… Да только деток у ней больше не будет… Уж поверьте мне!
Джон остекленевшими глазами смотрел на слепящий снег, лежащий на крыше конюшни. Потом кивнул и пошёл, не разбирая дороги. Повитуха смотрела вслед молодому хозяину, вытерла слезинку в уголке глаза и пошла обратно к Габриэле.
Она лежала на кровати, вперив взгляд в никуда.
Не испытывая никаких эмоций.
Ей не было больно. Была тяжёлая пустота. Не то благостное облегчение, наступающее после родов, а гнетущая пустота и в теле, и в душе. Кровавый комок, выпавший из неё ночью, стоял даже (точнее, особенно!) перед закрытыми глазами. В своей жизни Габриэла видела и не такое, особенно когда пришлось вспороть живот бедной женщине из деревни, чтобы спасти её жизнь… Но тогда ей было и наполовину не так страшно! Женщина осталась жива, только и того, что уродливый шрам поперёк живота… А тут…
Нет, Габриэла не плакала. Ей не о чем было плакать. У них есть сын… и Юджи… Хватит!
Скрипнула дверь и вошел Джон.
— Как ты?..
Геби отвернулась от мужа и пробормотала:
— Вот тебе и сыновья…
— Ты… ты знаешь?..
Геби повернулась к нему и посмотрела в глаза мужа.
— Джо-он! Я приняла столько младенцев… Кое-что да понимаю!
Джон хотел погладить её по голове, но Геби сердито отмахнулась.
— Не хрен меня жалеть!!!
— Ну что ты, малышка. Просто… — Джон взял её за руку. Габриэла не выдержала и уткнулась в его плечо. Спрятав лицо, она наконец-то дала волю слезам. Джон молчал и не шевелился. А она обнимала его, гладила по плечам, сквозь слёзы что-то говорила, но Джон не расслышал. Дав ей выплакаться, он поднял её красное от слёз лицо и нежно поцеловал.
— Не плачь. Всё позади. Самое главное, что ты сама осталась жива. У нас уже есть двое детей. Больше — это глупость. Я только сейчас это понял: девочкам нужно приданое, а мальчикам земли… Где мы столько всего наберём? Наш единственный сын унаследует всё, да и завидовать ему никто не будет… Ты же знаешь, я получил эти владения просто чудом… А так был бы я толмачом у каких-то варваров… Ну вот, вот, улыбнись, я так люблю твою улыбку!
Джон обнял жену, она обнимала его. Дверь спальни скрипнула. Вошли Юджи и Тристан. Джон посмотрел на детей и в его груди забурлила нежность и гордость.
Дочь. Не падчерица, а именно дочь. Родных дочерей иногда меньше любят.
Сын. Его плоть, его кровь. Юный барон Сент-Джон Уотерфолл.
А ведь некоторые несчастные лишены и этого…
— Маме больно? — спросила Юджи, забираясь на кровать и подтягивая под мышки брата.
— Да, малышка. Но это пройдёт… — теперь Джон одной рукой обнимал Габриэлу, а другой детей. — Я вас всех люблю. Мне никто больше не нужен…
За окном плакала осень. Габриэла сидела в своём любимом кресле у камина, рядом пустовало такое же кресло Джона. Хозяин уехал на ярмарку, но уже в любой момент мог вернуться, поэтому Габриэла не знала, чем можно было ещё скрасить часы ожидания. По коридору пронесся шумный вихрь: детки развлекались…
Вошёл Алберт:
— Миледи! Там пришёл какой-то менестрель, просит приюта. Прикажете пустить?
— Менестрель? Интересно… Хорошо, Алберт. Предупреди Фольвика и проводи в кухню. Пусть поест. Знаю я их, они вечно голодные…
— Слушаюсь.
Габриэла вышла в холл, потом спустилась в кухню. За столом сидел совсем молодой парень и трудился над миской с похлёбкой, рядом с ним чавкал мальчик, чуть постарше Юджи. Увидев хозяйку дома, мальчик бросил ложку и задёргал парня за рукав.
— Ешьте, ешьте. Проголодались? — спросила Габриэла. Парень повернул голову на звук и Габриэла увидела пустые, белые глаза.
— Слепой… — тихонько ахнула Габриэла. Потом спросила погромче: — Как тебя зовут, мальчик?
— Джейкоб, мэм. А вас?
— С тобой разговаривает сама баронесса Сент-Джон Уотерфолл! — раздалось за спиной Габриэлы.
— Алберт, не пугай юношу! Меня зовут Габриэла. Джейкоб… так звали моего отца. Ты ешь, ешь. А это твой… друг? — Габриэла не сказала слова «поводырь», хоть это было и очевидно.
— Да, м-м… миледи. Её зовут Грейс.
— Её?! Матерь Божья! — только сейчас Габриэла разглядела, что на самом деле второй мальчик — это просто очень коротко остриженная девочка. Дети были чумазыми, тощими и нищими, если не считать завёрнутую в кусок лошадиной кожи лютню.
— Что же вы… сами мокнете, а лютню прячете? — сочувственно проговорила Габриэла.
— Так ведь нельзя иначе, миледи! Это наша кормилица, нам без неё совсем туго будет.
— Ладно… останетесь тут на ночь. Да, ещё, пожалуйста, Алберт! Позови ко мне Энн. Я буду возле камина.
Вскоре Энн вошла в комнату, где сидела Габриэла.
— Энни, пожалуйста, позаботься о наших гостях.
— О каких гостях, миледи?
— А там, на кухне, двое. Мальчик слепой и девочка, его поводырь. Прикажи их вымыть, одеть чистую одежду… любую, какую найдёшь, и положи их спать где-нибудь возле огня.
— А мыть-то их зачем? — проворчала Энн.
— А чтоб моим детям вшей не натрусили! — отрезала Габриэла, опасаясь, что её опять заподозрят в жалости. — А петь будут завтра.
Когда на улице стемнело, вернулся Джон. Габриэла выбежала в холл и молча обняла мужа, положив голову ему на плечо.
— Геби, не трогай, я весь мокрый…
— Ну и что? Я соскучилась…
— Малышка, перестань так радоваться! Ты же баронесса, тебе положено быть холодной и надменной! — поддел её Джон.
— Ага! Может, мне ещё и рубаху на ночь не снимать? — ответила шпилькой на шпильку Габриэла. Джон поцеловал её в губы и сказал неизменную в их спорах фразу:
— Как была язвой, так и осталась! Ну, здравствуй!
Наутро, когда Габриэла и Джон вышли из спальни, в доме, как ни странно, было тихо. Дети, вопреки обыкновению переворачивать весь дом вверх тормашками, где-то прятались. Слуг тоже нигде не было видно, только Алберт сидел на корточках возле камина, подкладывая поленья в огонь.
