Полчаса, и он уже за городскими стенами. Солнце заходит, багровый диск тускло светит из разрывов сизых туч. Вампиры не будут искать другое место для Ночи Духов. Просто не успеют.
Нужное заклинание всплывает в памяти неожиданно легко. Он сыт и сил у него достаточно. Город окутывает стена огня. Стена, из-за которой никому не вырваться живым. Утром на месте города останутся опаленные головешки, и ничего более. Но смерть от огня куда быстрее и безболезненней…
Пополудни следующего дня Белая Лига заявит официальный протест по поводу возмутительных действий неизвестно откуда взявшегося черного мага Ра'ота, уничтожившего крупный торговый город…
…– Да как только ты смеешь называть меня чудовищем?! – Голос рыжего вампира полон возмущения, но в змеиных глазах отражается только пустота.
– Раньше я думал, что ты – единственный, кто сохранил в себе немного человеческого. Твои действия, поступки… Но я ошибся, дав обмануть себя иллюзией. Человек… человек не сделал бы такого. – Он не может отвести взгляд от разрытой могилы и кусков трупа, разбросанных поверх свежих кучек земли. В воздухе пахнет кровью и разорванными внутренностями.
– Я никогда не притворялся человеком! Ты сам выдумал все это!
– Ты никогда не нападал на людей! Я думал, ты отличаешься от прочих! Как ты мог?! Кем же после этого я должен тебя называть?
– Мы не люди. И никогда не будем людьми. И ты – один из нас. Только и всего. – Слова капают медленно и неторопливо, с ледяным всплеском погружаясь в душу.
– Я – другой! И мои жертвы хотя бы не мучаются перед смертью!
– И ты думаешь, что это лучше? Ты действительно так думаешь, Л'эрт? Ты даришь им кусочек счастья, не так ли? Но нужно ли им это счастье, получаемое против их воли? Те, кого убиваем мы… Мы просто их убиваем, только и всего. А ты не только их убиваешь. Ты еще и измываешься над ними, заставляя влюбляться в собственного убийцу. Заставляя вожделеть собственного палача. Насильное счастье… Это не счастье, это плевок в чужую душу. Так кто же из нас настоящее чудовище, Л'эрт?..
…По серому небу проплывают белые облака. Если сосредоточиться на облаках, боль чувствуется меньше. Но сосредоточиться не получается.
– Ты меня слышишь, Л'эрт?
Он пытается повернуть голову. На губах четкий металлический привкус своей собственной крови.
– Ну моргни, что ли, если слышишь?
Он послушно моргает. Ни на что большее сил нет.
– Не очень-то ты хорошо выглядишь, скажу я тебе.
Это он и так знает. Сложно хорошо выглядеть, когда ноги отрублены выше колен, ребра вдавлены в позвоночник, правая рука превращена в мясной фарш, а в левой выбиты все суставы. Пожалуй, разве что глаза остались целы. Говорить он не может – предыдущая попытка привела к тому, что он чуть не подавился кровью.
– Аластра просил тебе передать. Ему надоели твои выходки. Ты поставил на уши весь ковен и стравил половину вампиров между собой. Он освобождает тебя от клятвы крови. При условии, что ты никогда и нигде не засветишься как вампир. Конечно, его слова верны только в том случае, если ты выживешь.
Облака похожи на белых барашков, стадом идущих к водопою.
– Да, и еще. Ты, наверное, надеешься на помощь своих дружков… Зря надеешься. Если бы один из них не сдал тебя, возможно, тебе и удался бы этот бунт. Тебе интересно, кто тебя предал? Очень интересно, не так ли? Но Аластра просил сохранить это имя в тайне. Надо же тебе чем-то занять мысли, пока ты будешь регенерировать. Если, конечно, у тебя хватит сил восстановить свое тело. Аластра счел, что твои мучения частично компенсируют его нарушенное душевное равновесие. Приятного отдыха!
Много белых барашков. Думать об облаках, только об облаках…
…– Послушай, Л'эрт, а почему ты не хочешь на мне жениться?
– А надо? – Он строит изумленные глаза.
– Нуты со мной встречаешься уже больше года. Я думала, ты меня любишь и все такое.
– Конечно, я тебя люблю и все такое. Особенно все такое.
– Не смешно!
– М-да. Ну буду тренировать чувство юмора.
– Почему бы просто не ответить правду?
– Правду? – Он чуть грустно усмехается. – Я, видишь ли, жутко привередлив. Мне надо, чтобы меня любили.
– Не понимаю. А я, по-твоему, тебя не люблю?
– Не меня. Ты любишь некий вымышленный, идеализированный образ.
Она хмурится:
– Я знаю, что ты черный маг, если ты об этом.
– Угу. А ты знаешь, скольких людей за свою жизнь я убил?
– К чему ты клонишь? Да, я знаю, что черные маги иногда убивают людей. У вас же там это положено для заклинаний.
– А если не иногда и для заклинаний, а каждый день, на завтрак, обед и ужин? Тогда как?
– Совершенно не смешно. Если я тебе чем-то не нравлюсь, мог бы так и сказать, а не пугать какими-то дурацкими страшилками.
– Это не дурацкие страшилки! Это та моя жизнь, которую ты не видишь!
– Ты хочешь сказать, ты каждый день убиваешь людей ради собственного развлечения?
– Не ради развлечения. Я ими питаюсь. И кстати, я совершенно серьезно.
– Питаешься?! Перестань вешать мне лапшу на уши!
– Лапшу? А если вот так?! – Он скалит пасть, демонстрируя длиннющие клыки.
Девушка охает, глаза у нее широко распахиваются. Она пытается отползти в сторону.
– Вампиров же не бывает… – Голос ее дрожит.
– А я тогда – результат твоей галлюцинации?
– П-пожалуйста, можно, я уйду? – Она сползает с постели, неловко падая на пол. На лице неприкрытая паника.
– Что, любить страшного мага Ра'ота проще, чем вампира?
Девушка не отвечает, лихорадочно натягивая одежду. Он задумчиво следит за ее мельтешением. Он уже успел выяснить, что она не поддается ментальному внушению. И значит, своей несвоевременной вспышкой откровенности он только что подписал ей смертный приговор: он не сможет заставить ее забыть сегодняшний диалог. А завтра же она донесет на него церковникам, и на него объявят охоту.
Девушка не успевает заметить его движения. Легкая боль от укуса сменяется нарастающей эйфорией: инкуб умеет заставить выглядеть соблазнительно саму смерть.
Ее кровь на вкус отдает горечью и ванилью…
…Девочка кажется призраком на фоне ночного леса. Как мог человеческий детеныш забрести в эту глушь? Она неловко переступает ногами по обломанному кустарнику. Светлые локоны, собранные в высокий хвост на затылке и украшенные пышным белым бантом, немного растрепались, в них набились иголки и лесной мусор.
Она поворачивает к нему лицо. В глазах ребенка нет даже тени страха.
Он садится на корточки:
– Где твои родители?
– Они умерли. – Голос у нее ненормально спокоен, словно она каждый день бегает по бурелому в бальном платьице и привыкла встречать странных людей.
