-Так-так-так, — говорила она бодрым тонким голоском, — и кто здесь так гудит? Ох! Алексия, неужели вы? Теперь я понимаю, почему мой сопляк по вашему предмету не то что домашнее, а и летнее задание выполняет! Наверняка боится расстроить, а то еще загудите вот так страшно и прямо на занятии! Верно? — подмигивала она подруге.
— Ага, испугаешь его, как же… — всхлипывала та и с деланным спокойствием подходила к моей кровати, гладила по плечу, отворачивалась и снова начинала рыдать.
Люциус заходил редко, но когда заходил, мне хотелось его выгнать. Муж может и надеялся, но не верил. Я кожей ощущала его страх — липкий и заполняющий собой все пространство вокруг. Мечты, а супруг именно мечтал, рушились, и смотреть ему на это было невыносимо, потому он обычно просто останавливался в нескольких футах от кровати, стоял и молчал. Застегнутый на все пуговицы, нервно потирающий набалдашник трости, и лишь изредка поглядывающий на меня украдкой, сверху вниз. Впервые за всю свою долгую и очень странную жизнь лорд Малфой не мог ничего сделать. Ничего! И я догадывалась, что там, вне этой комнаты, он сгибается, стареет на глазах и еле передвигает ноги. Я не раз слышала его медленные шаги, замирающие перед дверью. Я не звала, он не входил. Я его понимала, он за меня боялся. Я угасала, и он угасал…
Ну а Драко не угасал, он психовал, и по-другому его лихорадочные набеги в мою комнату, в перерывах между поездками с Лордом, охарактеризовать было нельзя. Он врывался словно ураган, громко хлопал дверью, хватал подушки на софе, рассматривать узор на которых мог бесконечно долго, бормотал что-то о том, что отец не выдержит, что и ему трудно, и чтобы я выжила обязательно, и если такое случится, он точно разрешит мне называть его хорьком! Я, вообще-то, и забыла, когда говорила такое в последний раз. Разворачивался, кидал подушки и снова убегал, оставляя после себя горьковатый запах травы, разогретой жарким солнцем, который я с наслаждением вдыхала. Мне не хватало жизни в той темной комнате, не хватало свежего ветра, не хватало света, но все то, чего хотела я, отвергал мой организм. От света слезились глаза и начиналась мигрень, а от малейшего ветерка, проникающего сквозь приоткрытую створку, начинался жуткий бронхит, вот и оставалось мне лишь смирно лежать, всматриваясь в редкие просветы окна.
Но на второй неделе я потеряла и зрение. Вернули мне его с помощью какого-то жутко вонючего зелья, сваренного Северусом, и потому дошедшему до меня не сразу, а спустя несколько дней и кучу проб на яды замедленного действия. На третьей неделе я все же испытала его негативное влияние, однако связанное не с ядами, а с магией, без помощи которой зелье было бы обыкновенной настойкой — на несколько дней отказали руки, а потом и ноги, но мучения я ощущала в полной мере. Суставы, казалось, выворачивает наружу чья-то невидимая рука, в голове вражеские силы устроили каменоломню и вовсю орудовали в ней кирками, а тело жгли на костре, настолько нереальной и всепоглощающей была боль! Мне тогда почему-то показалось, что рука принадлежала Северусу, а кирки — всем Уизли. Кто знает, вполне вероятно то и был пламенный, во всех смыслах этого слова, привет от Снейпа.
Слез больше не было, они закончились. Иногда я срывалась и кричала, но не плакала…
Кисси чуть не убили, когда несчастная прокралась ко мне, желая лично произвести влажную уборку и убедиться, что любимая хозяйка, а именно любовь и жгучее обожание исходило от расстроенного существа с трогательно прижатыми ушками, все еще дышит. Во время её визита мне стало хуже, ведь половая тряпка была самой что ни на есть заколдованной, мыла все сама и Кисси, то и дело на неё наступавшая, ей лишь мешала. Люциус гонялся за домовиком по этажам, в бессильной злобе размахивая тростью, ведь палочки сдавались уже при входе не в мою спальню, а в сам дом. Но когда поймал, не придумал, чтобы такого с ней сделать и лишь сильно ударил по лицу, а позже торжественно вручил слугам трухлявые от древности швабры, кладовку с которыми я как-то посчитала чуть ли не входом в потусторонний мир. Мне остается только представлять, с каким недоумением домовики крутили деревяшки, о существовании которых большинство из них и не догадывалось!
Проваливаться в небытие я стала все чаще, и Люциус себя сломал, ради меня. Смеяться или плакать? Необычно звучит: « ради меня…».
— Хочешь к родителям? Я могу устроить, и память могу им вернуть… — он держал мою руку, но в глаза все так же старался не смотреть.
— Прощание хочешь устроить? Или от меня избавиться, чтобы склеп не позорила своим именем? — несправедливые слова, на первый взгляд, но на второй — доля истины в них была. Малюсенькая такая, но горькая…
— Не смей мне говорить такое! Я не позволю! — его голос зазвенел от неконтролируемой ярости. — Я сделал все! Абсолютно всё! Не хочу, чтобы ты умирала, я никогда так не хотел, чтобы кто-то не умирал, если на то пошло, но это конец! Всё! Мне жаль, но тебя скоро не станет, Гермиона. Так что, приглашать родителей? — на последних словах он поморщился.
— Только попробуй… — я погрозила ему костлявым пальчиком.
Муж вздохнул и присел на софу, заглянув, наконец, мне в глаза.
— Я ради тебя предложил, меня не одобрят, но …
— Никаких «но», Люциус. Такой родители меня не узнают и если ты сделаешь по-своему, я тебя и с того света достану!
— Беременной не узнают?! — пуститься в объяснения, или оставить все как есть? Другой они меня не узнают, абсолютно другой…
Что я скажу матери? Как рада её видеть? Она кинется меня обнимать и ласкать, потом спросит, как я живу, за кого замуж вышла, отчего выгляжу, как беременный скелет, уже не так уж и образно выражаясь, и что делаю в стане врагов? Ведь она знает, кто этот надменный блондин среднего возраста, я об Малфоях ей в своё время уши прожужжала. Про Рона начнет расспрашивать, а я про её нового ребенка, но если ребенок — девочка? И названа Гермионой?! Отец у меня человек последовательный в своих решениях, так что такой вариант стоило принять во внимание. А потом я им скажу: «Ну, все мама и папа, я вас люблю, но понимаете, мне умирать нужно, посему прощаемся!» Нет. Ни за что на свете! Умирание и так процесс не простой, усложнять его я была не намерена!
Хотя… Вот только сейчас раскусила себя, не стремилась я их видеть, без причин, а просто так. Ну не хотела! Да, в бессознательном состоянии я звала мать, но когда приходила в себя, не могла и лица её вспомнить, не то что скучать! То был уже чужой мир, скрытый от меня непроницаемой завесой...
