— Что, волхв, приумолк, али беду какую почуял? — спросил котофей, запихивая в пасть последний ломоть вяленного мяса, — А вот не хочешь ли загадочку — развеяться?
Баюн был сыт, а потому и заботлив.
— Ты сожрал все наши запасы.
— Не беда, завтра кого-нибудь поймаю. А может, нас кто-то словит? Разница не великая… А загадка-то простая! Что такое «сзаду да в рот»?
— Яйцо это, куриное! — не задумываясь ответил волхв, — Ладно, тут и заночуем! — молвил он затем, обтирая усталого скакуна.
Мысленно словен похвалил себя, что давеча на Пучай-реке до отказа наполнил меха. Конь пил за семерых.
В полумраке мир изменил очертания. Странными казались длинные стебли, будто вырастали из шелестящей густоты бесчисленные тонкие тела. Вилы, скользя в росистой траве, затеяли пляс. В лунных бликах чудилось, множество влажных блестящих глаз смотрит отовсюду, и в очах этих настойчивая, но призрачная нежность, а тысячи, тысячи гибких рук, взметнувшиеся средь ночной мглы, колышутся волнами на бескрайних степных просторах. Завороженный, Ругивлад так бы и сидел на склоне, любуясь движением трав, да с удовольствием вдыхая свежий запах ночи, но меч, что лежал на коленях, вдруг вспыхнул рунами, а по лезвию побежал серебристый огонек.
Он вскочил, резко обернулся и обомлел…
— Матерь родная! Никак Полевица!?
У нее была восхитительного пшеничного цвета кожа, твердые, высокие острые груди, упругие ягодицы. О, несравненная девичья стать! Широкие бедра и прочие прелести могли свести с ума любого, сколь-нибудь подвластного плотским утехам. И вожделение сочилось из всех пор чаровницы.
— Иди ко мне, воин! — позвала она взглядом, обещая такие ласки, что не снились ни одному смертному.
Поддавшись чарам, словен выронил меч и шагнул навстречу. Властительница притянула к себе человека и впилась в холодные уста северянина. Язычок русалки, глубоко проникнув ему в рот, жадно слизывая слюну. Тело пахло полем, степной травой и пашней, синеглазым базиликом и клевером. Руки сами собой вдруг сомкнулись вокруг тонкой талии. Длинные пушистые волосы щекотали ладонь. Еще миг, и он ощутил, как падает в глубокие нивы, и не нужно больше ничего, ничего на свете. Нежные пальцы полевицы направляли легкий бег его губ, так они спустились до талии, до первых изгибов бедер и живота. Русалка отвечала прерывистым дыханием, в котором проскальзывало воркование. Кожей он ощутил сладкие спазмы ее прекрасного тела, и от этого непостижимо радостного чувства в нем проснулась волна наслаждения. Она вздымалась и подхватывала, и несла их… пока розовый стяг зари не взвился над бескрайней степью и стало невыносимым ощущение конца.
* * *
— Ночь дремлет — бодрствует любовь? — ухмыльнулся котяра, — Ну-ну! Сенява кого хочешь соблазнит! Так что, ты не переживай! Одной бабой больше — одной меньше… — утешил он, и запел вдруг, затянул, загорланил…
На гряной неделе Русалки сидели.
Ой рано й ру!
Русалки сидели,
Поутру, когда словен забылся в детском сне, полевица исчезла. Лишь измятые травы помнили о событиях дня минувшего.
— Не надо о грустном! Я чувствую себя предателем. Лучше кумекай, как нам с печенегом управиться! — отозвался Ругивлад.
— Нет, очего же? Разобрало меня на пение! Теперь, терпи — «щаз ещо запою»:
У ворот береза зеленая стояла,
Зелена стояла, веточкой махала,
На той на березе Русалка сидела,
Русалка сидела, рубахи просила:
«Девки-молодухи, дайте мне рубахи!
Хоть худым-худеньку, да белым-беленьку!»
— Ты мне брось это дело, ну, переспал и переспал. К тому ж, она богиня… И зубы мне не заговаривай, коль никакой хитрости измыслить не можешь! — повел разговор словен.
— А чо? Богиня — она тоже баба, и все у нее, как у женщины, надо полагать… Разве не так? — насмешливо промяукал зверь. — А о хитрости? Cтарая шутка лучше новой. Скажешь, есть у тебя иноземное диво для ихнего хана…
— Дважды сработало, но, чую, в третий раз это нам не поможет, — возразил Ругивлад.
— Слушай сюда, парень, да запоминай! Как сменяешь меня на чашу — кончай пировать с печенегами, а скачи обратно путем-дорогой. Я тебя нагоню. И не вздумай выручать — знаю, «за друга в огонь и воду»! Мне сбежать от них — раз плюнуть!
— Больно приметы плохие, кот. Помнишь нищенку?
Пару дней назад, когда они перебрались через Сафат-реку, встретилась Ругивладу на дороге женщина. Нельзя сказать, что она была красива, но и безобразной словен ее бы не назвал. Одетая в лохмотья, сидела себе в пыли, не обращая на путников никакого внимания. Нищенка прижимала к груди спеленатого младенца, и, уставившись невидящими глазами в горизонт, напевала колыбельную:
Есть поверье на Руси: «Коль счастлива мать —
Суждено ей прежнее время повстречать».
Понарошку «Дочки-матери» игра —
Вот свою дочурку нянчить мне пора:
Розовое личико, глазки-огоньки…
Ах ты моя маленькая! Спи родная! Спи!
Песню колыбельную мама напоет,
А за нею следом сладкий сон придет…
Он в тебя проникнет теплым молоком,
Беззаботным, ласковым будет этот сон!
Вырасти красавицей, моя крошка-дочь!
Дни, недели мчатся, убегают прочь —
Ты губами цепко мне сжимаешь грудь, —
Но как выйдешь замуж — маму не забудь!
Пусть весь Свет завидует — будет у тебя
Маленькое, хрупкое, милое дитя…
— Не подскажешь, милая, далеко ль до Песчаного Стана? — спросил нищенку Ругивлад, но та не ответила.
Он спешился, поделиться с убогой своей нехитрой едой, как вдруг заметил, что ребенок на руках ее мертв, и уже давно. Несчастная нянчила маленький трупик. Чуть поодаль словен приметил тело селянина. Мужик лежал, широко раскинув руки, в одной ладони еще был зажат топор, а в груди, средь разорванного веретья, сидело две стрелы.
Волхв повидал немало смертей, но впервые она предстала пред ним во всей своей бессмысленности и уродстве. Ругивлад, разостлав скатерку, положил к коленям сумасшедшей одну из фляг, три лепешки и кусок мяса. Нищая не притронулась. Тогда он подобрал крому, валявшуюся тут же, и сунул туда нехитрые дары. Проголодается — авось, найдет!
Он уже был в седле, когда кот зашипел, а меч, вдруг, обжег хладом спину. Волхв внимательно осмотрелся. Степь пустынна — не иначе, враг затаился на пути.
— Шш-ш! Брысь негодная! — снова угрожающе зашипел Баюн.
Мех на звере стал дыбом, а пушистый хвост стал нервно хлестать по спине скакуна.
