Он не удивился вопросу, эти сосуды я как-то велел постепенно накапливать в военном арсенале, еще не зная, как будут и будут ли использоваться, что-то в этом есть нехорошее, ответил быстро и уверенно:
— Делать их не прекращали! Где-то с полсотни уже есть. Но можно ускорить…
— Пойдем с тем, — сказал я, — что есть. Сообщите отборному отряду, что отправимся сегодня же. Всем участникам десанта — дворянство и пожалование землями. Дворянам — повышение в титуле и ценные подарки. После победы придумаем еще какие-то льготы ветеранам и прочим участникам, их с каждым годом будет не меньше, а почему-то больше. Действуйте, сэр Норберт!
Он поклонился.
— Так что насчет послов?
— Приму, — пообещал я. — Завтра-послезавтра. И приму корону. Пусть подождут. Уже недолго.
Для надежности в одном из бараков окно вообще заложили досками, а у входа поставили усиленную стражу. Смесь греческого огня и растертый порошок, созданный алхимиками Карла-Антона, свозили отдельно и складывали под противоположными стенами.
По команде Карла-Антона, что на первых порах лично следил за производством, гасили свечи и в полной темноте начинали наполнять емкости греческим огнем и своим порошком для усиления грохота.
Потом каждый пузырек заворачивали в кожаную тряпицу или несколько слоев мешковины и таким образом светошумовые гранаты, как стали их называть по моему примеру, становились готовыми к употреблению.
Я осмотрел лично как производство, так и склад готовых изделий, поинтересовался насчет узких мест, а у выхода меня догнал Карл-Антон, бережно вытащил из-за пазухи плотно закупоренный деревянной пробкой пузырек из толстого зеленого стекла.
— Вот, — сказал он, — готовили наспех. Не уверен, но все же…
— Пролетариату нечего терять, — сказал я, — кроме своих цепей! Вы цепи видите?.. Не-е-ет? А я вот вижу. Отступать некуда, позади — Земля и общечеловеческие ценности! Ценности не жалко, а вот Землю… Давай сюда все. Больше нет, что ли?
Он сказал торопливо:
— Ваше величество, вы сперва испытайте…
— На собаках? — спросил я.
— Собаки только вздрогнут, — ответил он серьезно, — а вот вы сможете оценить, достаточно ли.
— Я же не филигон, — возразил я. — Как я оценю? Ну, громко, скажу. Ну, воняет… А нельзя еще и световую вспышку приладить?
— Это как?
— А чтобы, — пояснил я, — ка-а-а-ак полыхнуло! Причем моментально. Чтобы и зажмуриться не успели. Иначе все надежды только на греческий огонь.
Он спросил опасливо:
— Вы хорошо знаете все его возможности? А то мы делаем, а до конца изучить не успели. У вас все больно засекречено… Один делает одно, другой другое, а составляют вообще в отдельном здании другие люди, что не знают секрета состава…
— Я теоретик, — ответил я с достоинством, — что значит мыслитель. Сам по себе греческий огонь нечто вроде напалма… Не знаешь? В общем, если загорится, то и под дождем не погаснет, и даже под водой будет гореть некоторое, но продолжительное время, хоть и недолго.
— Состав вы передали нам в точности?
— Почти уверен, — ответил я с сомнением. — Эти гады греки держали состав в секрете! Но я все вызнал, я такой. Ничего сложного, как вы уже убедились. А с добавкой шумового эффекта это будет вообще нечто! А еще если и световой…
Он сказал без уверенности в голосе:
— Можно попытаться… Сначала всегда трудно, ваше величество! Бывает, на изготовление месяцы уходят.
— Тогда, — сказал я, — обойдемся без световых гранат. Хотя греческий огонь сам по себе как бы световая фаната. Время не ждет. Пятилетку в три года!..
— Ваше величество?
— Есть опыт, — бодро заверил я. — Использования. Правда, я был только зрителем, да и то… но это неважно.
Он сказал с глубочайшим почтением:
— Ваше величество, не поверю…
— В греческий огонь?
Он посмотрел на меня несколько странно, но я ощутил великое почтение в его сдержанном голосе:
— Не поверю, что вы были только зрителем. Вы могли быть только во главе с горящим взором, молитвой на устах и длинным мечом в длинной, очень длинной руке! Хотя скромность украшает, но вы должны Вдохновлять…
— Да уж, — согласился я. — Но эти гранаты вдохновят лучше.
Пузырек он передал в мою руку с неохотой, тот лег в ладонь холодной и недоброй тяжестью.
— Не беспокойся, — заверил я. — Я все понял. Нужно раскупорить и выпить, верно?
Он воскликнул в ужасе:
— Ваше величество!
— А говорят, — сказал я с укором, — ученые шутят… Ладно-ладно, просто швырнуть в их толпу?
— Но так, — сказал он, — чтобы разбилось. А сами тут же задержите дыхание на пару мгновений. А то и вам достанется.
— Ого, — сказал я со злым удовлетворением, — не просто вонь, но еще и ОВ? В смысле, отравляющее вещество? Хвалю. Пока не запретили, надо пользоваться.
Он спросил с недоверием:
— Могут запретить? Кто?
Я вздохнул.
— Церковь, кто же еще. Может быть, напрямую, а может, и через правителей. Это чтоб камни бросали в нас, а церковь как бы просто мимо шла.
— Да, — согласился он, — это в ее духе. Но вообще-то эти страшные штуки стоит запретить. Неловко мне такое говорить, вроде предатель, но слишком уж быстрых магов нужно останавливать или хотя бы придерживать, а то и в людей такое бросать начнут… В общем, я понял, ваше величество.
Он попятился, кланяясь, я прислушался, в лагере с момента победы в схватке с филигонами голоса стали громче, а спины прямее. Хорошо, люди в отчаянии дерутся бесстрашно, однако теперь эти же будут драться успешно.
Альбрехт сидит на корточках у костра, там же на табуреточке отец Дитрих. Альбрехт серьезно и обстоятельно втолковывает ратникам, как придется действовать в новых условиях.
Я неспешно приблизился, поцеловал руку отцу Дитриху. Альбрехт поднялся, кивнул в сторону быстро удаляющегося мага.
— Он тоже?
— Не только, — ответил я. — Алхимиков берем, а вот священников, увы, оставим в лагере. Простите, отец Дитрих, но сегодня придется забыть о милосердии не только к врагу, но к себе и друг к другу.
Отец Дитрих пристально посмотрел мне в глаза.
— Милосердие необходимо, — ответил он кротко, — и о нем вспомним сразу же, как только придет победа.
Я поклонился.
— Спасибо, отец Дитрих.
— Господь да будет с вами, — сказал он и перекрестил меня и лордов, что немедленно появились за моей спиной, размашистым движением худой костлявой руки. — Надейтесь на Господа, но сражайтесь так, словно, кроме вас, нет Никого не свете.
— Господь с нами, — повторил я. — Но он оставит нас, если отступим и опустим руки.
