Новый подход к учению быстро принес плоды. Воспитанники, неглупые ребята, старались изо всех сил, и вскоре Састион перестал ругаться. Моления получались у них все лучше, нужные интонации усваивались на раз, слова запоминались быстро. Килрас и Грендир, обычно отстающие, схватывали все на лету, ничуть не отставая от других учеников. Однажды Васка набрался храбрости и заметил Састиону, что такой метод обучения гораздо эффективнее старого и неплохо бы по возвращении в приют, продолжить занятия в том же духе. Састион раздраженно глянул на него, склонив голову на бок, словно птица. Потом поджал губы, ткнул в храбреца сухим длинным пальцем и сказал, что если им доведется вернуться в приют, то он не только сохранит такую манеру преподавания, но и на радостях пробежится голышом по двору. Воспитанники сначала онемели от такого замечания, потом захихикали. Тихо, в кулаки. Когда воспитатель промолчал – засмеялись уже в полный голос, представляя Састиона, скачущего по двору, в чем мать родила.
Лишь Фарах не смеялся. Конечно, сначала он улыбнулся, но потом подумал, что Састион и не думал шутить. Воспитатель дал понять ученикам, что если они вернуться в приют целыми и невредимыми это будет чудо. Такая вероятность ничтожно мала, как сказал бы Ламеранос. Ведь они ехали на войну, а это вовсе не загородная прогулка, это лотерея со смертью.
Фараху приходилось видеть смерть. От магии, от меча, от болезни. Он и сам едва не отправился на тот свет, причем не раз. И вот, впереди снова замаячил призрак костлявой старухи, рассыпающей порошок забвения. Подмастерье отвернулся к печке и сделал вид, что греет руки, хотя на самом деле он пытался скрыть слезы, внезапно навернувшиеся на глаза. Ему стало холодно. В горле застыл тугой комок, стало трудно дышать. Он помнил о гороскопе. Один раз ему удалось обмануть смерть. Но на войне… Два месяца. Два месяца!
Слушая как посмеиваются его друзья, Фарах угрюмо размышлял о том, что они, в сущности, еще дети. И Грендир, мечтающий о карьере гонца, и Килрас, уверенный в том, что война состоит лишь из подвигов и побед. Даже рассудительные Васка и Сасим, довольные судьбой, похоже, плохо понимали, что их ждет. Фараху стало почему-то больно и обидно. Ему хотелось сказать об этом друзьям. Предостеречь их, объяснить, или хотя бы напугать, чтобы они серьезнее отнеслись к этому путешествию. Не как к забаве, не как к большому приключению. Не надо шутить, не надо смеяться, – надо думать, как уцелеть. Смех его раздражал. Ему казалось, что друзья недостаточно серьезны и не понимают, во что ввязались. Подмастерье уже повернулся, чтобы сказать им об этом, но тут же поймал взгляд Састиона. Холодный взгляд прищуренных глаз, предостерегающий и повелевающий: "Молчи. Ты понял, но молчи". И Фарах промолчал. Натужно улыбнулся, кивнул смеющемуся Грендиру и промолчал.
На следующей остановке, Фарах выпрыгнул из фургона первым и отошел в сторону от дороги, чтобы набрать в котелок чистого снега: пришло время пополнить запасы воды. Остальные остались в фургоне. Набирая снег, Фарах услышал подозрительный шорох и резко обернулся, обмирая от страха. Но оказалось, что это всего лишь Састион. Покачиваясь с пятки на носок, заложив руки за спину, он внимательно рассматривал Фараха. Его крючковатый нос казался подмастерью птичьим клювом. Да и вообще Састион напоминал птицу – впрочем, как и половина южан.
– А ты умнее, чем я думал, – сказал воспитатель. – Посмотрим, насколько ты талантлив. Быть может, Эшмар и не ошибся в тебе.
После этого он развернулся и побрел к фургону. Не оборачиваясь.
На следующий день Састион сменил тему занятий. Моления о благополучном завершении пути, о теплой ночи, о ниспослании удачи – все осталось в прошлом. Воспитатель отбросил их прочь, как отбрасывают старые игрушки, и распахнул перед воспитанниками двери, ведущие к новым знаниям. Он стал учить воспитанников, как пользоваться своим внутренним огнем в бою.
Конечно, Фарах и раньше знал, что жрецы пользуются силой Огня как оружием. Он даже видел это. Довелось. Но подмастерье и представить не мог, что ему придется изучать эти секреты. Тексты подобных молений не встречались в обычных жреческих книгах и учебниках. Они не входили и в четвертый том собрания молений, куда довелось заглянуть Васке и Сасиму. Да и в пятом, по слухам, их тоже не было. Свитки с описанием подобных молитв хранились в строжайшем секрете, за стенами Храмов, и только самые опытные жрецы могли получить к ним доступ. Причем, опять же по слухам, в каждом Храме были свои, уникальные моления. Они составлялись опытным путем, методом проб и ошибок, и ценились много дороже золота.
Когда Састион произнес слова первого моления – о вызове огненного шара, Фарах поразился тому, насколько просто оно составлено. В нем оказалось всего три строки, по три слова в каждой. Их следовало произносить быстро, на одном дыхании. Ударения были простыми, значимых пауз всего три, интонации запоминались с первого раза. Но оказалось, что не все так просто.
Весь день Састион потратил на объяснение метода концентрации внимания. Ученикам следовало обращаться к Энканасу, и к первородной силе Огня, получая от нее ответ. То, на что раньше уходили часы непрерывного повторения молитвы, надо было осуществить за доли секунды. Это и было самым сложным. Произнести фразу – легче легкого. Но получить ответ…
С первого раза не получилось ни у кого. И со второго – тоже. И с третьего и с двадцать третьего… Ученики никак не могли сосредоточиться. Они бормотали слова молитвы без остановки, словно безумные, пытаясь достучаться до всеблагого Энканаса, и получить ответ. Но все – впустую. Повторением тут ничего не добиться.
Састион не ругался. Он лишь мрачнел на глазах и в сотый раз объяснял, как надо чувствовать ответ. К вечеру воспитатель настолько охрип, что объяснялся исключительно жестами. Васка и Сасим отпаивали его горячими травяными отварами, но они мало помогали.
И все же, первым это получилось у Фараха. В какой-то момент, повторяя заветные слова, он почувствовал знакомое жжение в пальцах. Подмастерье знал, что это означало. Так было и в ночь нападения разбойников на караван, и в ночь, когда Темные Жрецы выманили его из приюта. Огонь. Его пальцы помнили белое ослепительное пламя, появлявшееся само по себе, в минуту опасности. Сейчас он почувствовал нечто подобное, ухватился за эту подсказку, попытался снова ощутить огонь на пальцах…
Это было похоже на натянутую струну. На удар мечом. На порыв ветра. Это было похоже на все сразу. Краткое мгновение между двумя ударами сердца, когда мир замирает в томной неге, и время останавливает бег. В этот момент, краткий как взмах ресниц, и происходило это…
