Несчастная любовь у него, что ли?
Начало смеркаться, когда похороны Екатерины де Куртене наконец состоялись – дворяне разъезжались по своим отелям из аббатства Сен-Дени, король и свита вернулись в Лувр. Казалось бы, суматоха улеглась и господам королевским сержантам можно передохнуть, но посыльный из ратуши внезапно доставил Марсиньи свиток от мессира Жана Плуабуша, в коем капитану с ближайшими помощниками предписывалось с наступлением темноты быть в резиденции прево «незамедлительно оставив все иные дела».
Господи, да что случилось?
Судебная власть города располагалась в крепости Гран-Шатле, возвышавшейся сразу за мостом Менял – сооружении древнем и зловещем, одним своим видом вызывавшем тоску. Гран-Шатле не отличалась изяществом и величием построек Филиппа-Августа, триста лет назад о красоте архитектуры задумывались меньше всего и крепость имела сугубо утилитарное значение – прикрывать остров Ситэ от нападения с севера. Тяжелые темные башни, грубая каменная кладка, окна-бойницы.
Когда Гран-Шатле утеряла оборонительное значение, король дозволил занять здания парижскому прево и сопутствующим службам – гражданский и уголовный суд, тюрьма, морг для неопознанных тел, утопленников и казненных. Репутация Гран-Шатле среди парижан была скверная – страшнее только Монфокон…
Марсиньи и оба Гуго (де Кастро, это было хорошо заметно, аж губы искусал от нетерпения!) оставили лошадей во внутреннем дворе крепости и поднялись на третий этаж донжона, занятый мессиром Плуабушем – тут куда просторнее, сухо, можно хранить архив не опасаясь подтоплений при подъеме воды в Сене. Капитан опешил, уяснив, что в Гран-Шатле собрались большинство представителей «городской власти», подчинявшихся лично прево, а через него – королю. Старшины кварталов, шателены, препозитарии, полусотские стражи короны, отвечавшей за охрану ворот и городской крепости. Всего человек сорок, в башне пришлось раскрыть ставни – дышать нечем.
На колокольне Нотр-Дам начали бить час повечерия, добрые подданные Филиппа IV могли отходить ко сну, наступала ночь.
Напряжение чувствовалось – приглашенные молча стояли у стен, переглядывались хмуря брови. Такого собрания не было давненько, с прошлого года, когда горожане взбунтовались, выражая неудовольствие королевским ордонансом о максимуме цен, из-за которого в Париже едва не разразился голод.
«Я не ошибался, – подумал капитан. – В городе большая беда. Мятеж?… Не может быть, я бы знал!»
Вышел прево – Плуабуш, как и большинство доверенных людей Филиппа, был молод, решителен и безгранично предан монарху. Иначе не получил бы столицу в безраздельное управление, в Париже его юрисдикция охватывала все сферы жизни города.
– Мессиры, – прево чуть поклонился. – Король Франции, наш господин и повелитель, уполномочил меня объявить свое решение, как суверена и помазанника Божьего. Мне предписано вскрыть полученный загодя приказ сегодня, по заходу солнца. Признаться, я и сам не знаю, что скрыто под печатью, за одним исключением – дело чрезвычайной государственной важности…
Жан Плуабуш достал из разреза левого рукава жиппона бронзовый тубус, раскрошил синий сургуч, которым была залита крышка, отвинтил ее. Извлек пергамент, украшенный гербами королевского дома. Пробежался взглядом по первым строчкам.
Зажмурился, словно не веря, встряхнул головой. Перечитал заново.
– Кхм… «Милостью Господа нашего мы, Филипп Капетинг, христианнейший король Франции, сим повелеваем: всем прево и сенешалям нашим, ныне тринадцатого дня октября сего тысяча триста седьмого года по Пришествию Спасителя войти в командорства и бальяжи Дома Ордена бедных Рыцарей Храма Соломонова при оружии и с надлежащим сопровождением из числа верных слуг наших, братьев-рыцарей без всякого исключения взять под стражу, сержантов и слуг разоружить, допустить в командорства братьев представляющих Священный Трибунал инквизиции…»
«Что-о? – Марсиньи решил, что ослышался. – Без всякого исключения взять под стражу? Иисусе!»
* * *
…Поскольку было проведено предварительное и скорое расследование слухов в народе…
…Поскольку результатом означенного расследования были чрезвычайно тяжелые подозрения…
… Поскольку мы обязаны установить истину по просьбе Святейшей инквизиции, которая обратилась к помощи нашей власти…
* * *
Разум капитана выхватывал из текста указа только отдельные фразы. Это невероятно! Ересь, отступничество от католической веры, идолопоклонство, заговор против Церкви и короля…
Как? Почему? Тампль замешан во всём этом?
Но ведь «неблагоприятные слухи в народе» – это никакая не выдумка, Марсиньи и сам не раз сталкивался с рассказами о неблагопристойном и оскорбительном поведении братьев-рыцарей! Еще этот Фюстель де Бевер, брат убийцы с улицы Боннель… Воз с сеном…
И все равно не верится!
– Господа, – бледный Плуабуш свернул пергамент. – Воля короля! Вот второй документ, который разъясняет действия службы парижского прево с наступлением полуночи… Ворота Университетской части должны быть закрыты до утра субботы. Никаких исключений ни для кого. На ворота левого берега Сен-Оноре и Тампль наступившим днем выставить тройную стражу, остальные так же запереть. Старый Тампль занять в полночь силами дворян королевской свиты и шателена Ситэ. Оба отряда встречаются на Гревской площади. Сержанты прево… Мессир де Марсиньи, вы меня слышите?
– А? Да, – встрепенулся капитан. Ему доселе казалось, что все происходящее более похоже на дурной сон.
– Вам предписывается незамедлительно сменить охрану нунциатуры в Сен-Жан, выставить караулы, арестованных там братьев Ордена направить сюда, в Гран-Шатле и передать служителям тюрьмы. Засим с двумя третями людей от общего числа явиться к воротам Тампль, где ожидать его величество.
– Его величество? – повторил Марсиньи.
– Так в приказе. Дождавшись, сопроводить к Новому Тамплю, исполняя все приказы короля… Черт побери, капитан! Проснитесь же! Что с вами?
– Н-ничего, мессир прево. Прикажете исполнять?
– Незамедлительно. Идите. Прочим остаться и выслушать дальнейшие распоряжения!
Марсиньи свирепо глянул на Гуго де Ла Сель и Гуго де Кастро, рыкнул в усы что-то неразборчивое и загрохотал подковками сапог по каменной лестнице донжона Гран-Шатле. Мимоходом отметил, что если у первого Гуго от изумления брови на лоб вылезли, то нервничавший полный день де Кастро сейчас спокоен, будто праведник после исповеди. Даже улыбается.
Ну и ну, мессиры.
