Поспать не дали: за стеной что-то скрежетал ключ в замке и в раскрывшуюся дверь вошли пятеро. Один, в богатой одежде и с надменным лицом явно старший, остальные выглядели обычными рубаками.
Рамон медленно сел. Тело отвечало дурнотой на малейшее движение, но валяться перед этими не хотелось.
— Удачно как вышло. — Сказал вошедший. — Ждали одного голубка, а попались двое. Что ж, тем интересней будет.
Он медленно обошел вокруг сидящего Дагобера и рявкнул:
— Вставай, быстро! Нос не дорос сидеть при правителе Агена.
Ни тот, ни другой не шевельнулись.
— Глухие?
— Правитель Агена — мой отец. — Сказал Дагобер. — А тебя я не знаю. И не к лицу человеку королевской крови вставать невесть перед кем.
— Храбрый голубок попался. — Ухмыльнулся вошедший. — Что ж, посмотрим, как потом запоешь. — Он подошел к Рамону.
— А ты — тоже королевской крови?
— Нет. И будь ты и впрямь правителем Агена, я бы приветствовал тебя, как подобает. — Рыцарь с трудом различал собственные слова сквозь звон в ушах. — Но ты перестал быть им, когда бросил свой народ на произвол судьбы.
— Много понимаешь. — Чужак схватил за грудки, вздернул на ноги. Повторил: — много понимаешь…
Он хотел сказать что-то еще но тут Рамона вывернуло снова- чего он и боялся с самого начала. Желудок не простил резкого изменения положения тела, одно что пустой вроде был. Чужак отпрыгнул, застыл, разглядывая испачканную одежду. А через миг Рамон сложился от удара поддых. Увернуться не получалось — поди увернись, когда перед глазами плавает серая муть Дагобер вскочил, бросился было на подмогу — но четверо, что пришли с бывшим правителем Агена не зря хлеб ели, повисли цепными псами, а в следующий миг у горла оказался нож. И маркизу осталось лишь беспомощно наблюдать, как рыцарь заваливается на пол от удара в висок, а чужак охаживает его сапогами с блестящими оковками по носкам. Раз за разом, до тех пор, пока тело на полу перестало дергаться от ударов.
Бывший правитель Агена повернулся к Дагоберу.
— Из-за твоего дружка сапоги угваздал, теперь кровь отчищать.
— Сам, что ли, чистить будешь?
— А может, тебя заставить? А, голубок?
— Сволочь…
— Это вы пришли в мой город. Так что я в своем праве.
Маркиз дернулся и снова замер. Под лезвием прижатого к коже ножа проступила кровь.
— Бери пергамент и перо. — Сказал чужак. — Пиши батюшке обо всем, что случилось. Согласится уйти с моих земель — вернешься живым.
— Не согласится. — Выплюнул Дагобер. — И писать не буду.
— Ну так я не гордый, сам напишу. — Он взял маркиза за подбородок. — Молись богу своему, чтобы согласился. Не ответит через неделю — пришлем батюшке голову твоего дружка. Чтобы проникся. А еще через неделю — твою. Так что молись, чтобы согласился.
— За ним люди. Он не может согласиться. Проси денег — отец щедр.
— Нужны мне твои деньги. Я хочу мой город.
— Город ты предал сам.
— Скажи спасибо, что ты — пока — нужен мне невредимым. — Прошипел чужак. — Писать будешь?
— Нет.
— Тебе же хуже. — Он стремительно развернулся и вышел. Следом исчезли солдаты. Заскрипел замок. Дагобер опустился радом со съежившимся на полу телом, осторожно перевернул на спину. Рамон застонал.
— Живой! — обрадовался маркиз. Понял на руки, перенес на солому. Подумал, что надо бы по щекам надавать, чтобы очнулся — но куда еще-то, и так живого места нет.
— Эй! — повторил: — Эй, очнись давай!
Тишина.
Дагобер поразмыслил с минуту, осторожно тряхнул за плечи, потом, осмелев, сильнее.
— Да очнись же ты!
Рамон вскрикнул, маркиз отшатнулся, пробормотал:
— Прости. Как ты?
— Хреново.
— Прости. Если бы… — Он уронил голову на руки.
— Бог простит.
Повисло молчание, тяжелое, густое точно кисель.
— Какой выкуп он хочет? — спросил, наконец, рыцарь.
— Аген.
Рамон застонал.
— Отец на это не пойдет. — Дагобер снова спрятал лицо в ладонях. — Ради меня он всю казну отдаст. Но город… Я говорил, я же этому гаду говорил — но ведь и слышать не хочет… — он начал раскачиваться из стороны в сторону. Вскинулся:
— Скажи, что тебе еще рано! Что мы не умрем…
Рамон рассмеялся, громко и страшно. Смеяться было больно, но остановиться не получалось никак.
— Чего гогочешь?
— Вчера… — выдохнул рыцарь. Закашлялся, сплюнул кровь. — Вчера… или когда там… с тобой пили. Мне сравнялся двадцать один.
Дагобер поднял голову, встретился глазами с Рамоном. Отвернулся, съежился так, что видно было только вздрагивающую спину.
Снова заскрежетал ключ в замке. Маркиз вскинулся, провел рукавом по лицу, на которое стремительно возвращалсь обычная надменность.
— Написал я. — Чужак успел не только сложить письмо, но и переодеться. — Читать будешь?
— Нет.
Ну нет, так нет. — Он развернулся.
— Постой. — Окликнул Дагобер. — моему другу нужна вода — промыть раны. Еще повязки и, может быть, лубки.
— Перебьетесь. — Ухмыльнулся чужак. — Воду и хлеб я вам дам, что дружку не пожалеешь, тем промоешь. А без повязок перебьетесь. Оба вы не жильцы, если твой батюшка так тверд духом, как говоришь. Как думаешь, справедливо выйдет? Он отнял у меня город, я у него — сына. Молчишь? Ну, молчи.
Следом зашел мужик, отдал полкаравая и кувшин с водой. Снова стукнула дверь.
Счет времени Дагобер потерял сразу — поди пойми, день или ночь на дворе, сидя среди четырех стен без окон. Он пытался было считать догоревшие лучины, но мигом сбился. Главный больше не приходил, а мужик, носивший еду и рта не раскрыл, как маркиз не пытался выведать у него, какой сейчас день. Или хотя бы как часто он приносит эти полкаравая и воду. Судя по тому, что Дагобер успевал изрядно проголодаться к его появлению — не чаще двух раз в день, впрочем, возможно дело было в том, что маркиз не привык к столь скудной еде. Рамон большую часть времени был без сознания, а когда приходил в себя — лежал с закрытыми глазами и молчал. А еще пил — много и жадно. В первый же день Дагобер попытался отмыть его от крови, но куска подола, смоченного из кувшина хватило только на лицо. Еще одним куском полотна перетянуть ребра, да кое-как подвязать повисшую руку- на большее рубахи не хватило. С появившимся вскоре хриплым кашлем и лихорадкой маркиз ничего поделать не мог, и оставалось только сидеть и ждать, чем все кончится. По большому счету, все нелепые попытки помочь были бессмысленны. Если через неделю голову Рамона пошлют к герцогу, кому какая разница, снимут ее со здорового или умирающего? Но не делать ничего означало смириться и покорно ждать конца.
