— Да и герб Постола на целой дверке нарисован, с той стороны, видали? Гора и река. Его герб, Вранежа, — закончил ряд отличительных признаков градоначальницкого экипажа Еноша.
— Вранежа? — непонимающе воззрилась сначала на них, потом на изуродованное транспортное средство Серафима. — А при чем тут Вранеж? Он же… Он ведь… С тех самых пор, как… как… Неужели сбежал?!.. Проворонили!!! Или?..
Нет.
Всему свое время.
В том числе, дурным вестям.
Ее взгляд оценивающе пробежал по медным копям, рудникам серебряным и золотым россыпям на сером неровном булыжнике: беглый голова явно не любил путешествовать налегке.
Всё до копейки Костей на войско забрал.
Честное слово.
Ага.
— Ну, что ж… Будем считать, что была команда "привал", — разведя руками, обратилась она к мужикам. — И теперь наша задача — ликвидировать утечку капитала, загрузить всё обратно и дотолкать колымагу до города.
Но скоро только сказка сказывается.
Расколотые падением с усиленного расширенного багажника восемнадцать сундуков годились теперь только на растопку, в шапки, карманы и за щеки такое количество благородного и не очень металла распихать было и думать нечего, и перед группой спасения золотовалютного запаса Постола встал глупейший вопрос ценой в несколько медяков: где взять новую тару?
После почесываний в затылках и потираний подбородков охотники, хоть и разными путями, пришли к одному и тому же выводу: надо идти в город за новыми сундуками, или, на худой конец, ящиками.
И тут Серафиму осенило.
— Надо под сиденьями посмотреть! В карете и у кучера! Может, там мешки какие завалялись!
И, не дожидаясь одобрения коллектива, она устроила быстрый обыск интерьера экипажа.
— Ну, как? Есть чего? — вытянул шею Зайча, пытаясь заглянуть под протертое пышными градоначальничьими формами сиденье.
— Пять жареных куриц, горшок сметаны, головка сыра и три каравая белого хлеба, — огласила весь список царевна разочаровано.
Если бы еще полчаса назад ей бы сказали, что это — единственное чувство, которое способны у ней вызвать пять жареных куриц, горшок сметаны, головка сыра и настоящий белый хлеб без отрубей и опилок, и что всё это богатство она будет готова с восторгом променять на два десятка самых прозаических мешков, она бы рассмеялась этому человеку в лицо[62].
Охотников же содержимое рундука навело на совершенно адекватные мысли, и с языка самого молодого и вечно голодного Тетери уже было готово сорваться предложение объесть подлого казнокрада, как в руке у ее высочества вдруг появился нож.
— А я чё… я ничё… я просто так… — испуганно заморгал парень при проявлении такой способности к чтению мыслей, и внезапно обнаружил, к собственному изумлению и полной конфузии чувств, что всё это кулинарное великолепие оказалось в его объятьях.
— Чтоб не мешалось, это можно съесть, — сообщила ему и остальным оживившимся мужикам царевна. — А я пока срежу обивку с сидений, стенок и потолка: вот нам и мешки!
Дальше дело пошло как по маслу.
Используя обломки сундуков как совки, охотники нагребли монеты словно гальку в распростертый на булыжнике бархат и замшу, связали в узлы и затолкали в раздетую и лишенную остатков былой роскоши карету. Оценивающе поглядев в салон и почесав в затылках, под самый ободранный потолок вслед за капиталом мужики упихали и несколько упирающихся окорочками туш со своих носилок. Хоть чуть-чуть меньше на себе тащить — и то веселее.
— Что дальше? — вопросительно взглянул на царевну Борзай, привязывая ремнем пострадавшую дверцу к рульке вольготно развалившегося на оголенных пружинах заднего сиденья кабанчика.
— Дальше потребуется один человек на козлы — работать ручным тормозом на случчего, один останется мясо караулить до возвращения народа, а остальные будут изображать парадный выезд эрцгерцога на именины императора.
— Что-что будут делать?.. — озадаченно захлопал глазами Тетеря.
— Тарантас толкать, — просто пояснила она.
Без отдельных намеков и объяснений, как-то само собой все поняли, что сама Серафима не будет входить ни во вторую, ни в третью группу. И когда оставленный караульщиком Еноша пристроился под разлапистой елочкой и попытался спрятать за поднятым воротником от ледяного ветра покрасневшие свежемороженые уши, парадный выезд городского управделами уже медленно, но неотвратимо двигался к распростершемуся под горкой городу.
Девять охотников, уцепившись за что ни попадя, не глядя нащупывали ногами в мостовой щербины, упирались в них носками сапог, натужно, на "раз-два", толкали неподъемный, неповоротливый экипаж, попутно впервые в жизни сочувствуя нелегкой участи лошадиного племени.
Перегруженное средство транспорта одышливо скрипело натруженными рессорами, скрежетало чем-то металлическим под днищем, постукивало треснувшим ободом, щелкало осями и, грузно переваливаясь с боку на бок на выбоинах, тяжело катилось по дороге, не спеша набирать ход.
Серафима с видом бывалого капитана на мостике боевого галеона положила одну руку на рукоятку тормоза, поднесла другую за неимением подзорной трубы козырьком к глазам и стала вглядываться в малолюдные, окутанные матовой морозной дымкой улицы Постола, расстилающиеся у них под ногами.
Похоже, этой ночью добрым горожанам снова скучать не пришлось: в низкое серое небо вяло поднималось грязными кляксами несколько дымков на окраине, пара-тройка в кварталах ремесленников и один — вот забавно! — почти в центре Нового Постола. Интересно, чему там гореть? Ведь дома бывшей знати необитаемы. Ну, да невелика потеря. Одним дворцом больше, одним меньше… С горящими складами и жилыми домами никто, наверное, этого пожара и не заметил. А вот с сажей в остальных трубах города надо что-то делать… Может, теперь, когда пастухи пригоняют овец на продажу и охотники немного высвободились, попросить их… попросить их…
Ну-ка, ну-ка, ну-ка!..
Ага!
Наконец-то!
Колымага Вранежа прибавила ходу!
А то уж, я думала, мы в город только к вечеру такими темпами доберемся.
Какой лукоморец не любит быстрой езды!..
Старый рыдван междугороднего сообщения после десяти минут отчаянных усилий людей кажется, понял, что он него требуется, примирился с мыслью, что его упряжка теперь находится не спереди, а по бокам и состоит не из четверки породистых вороных, а из девяти вспотевших бородатых мужиков, и согласился выполнять свои прямые обязанности.
Вздыхая и скрежеща всеми сочленениями на колдобинах, приседая и подскакивая на напряженных до предела рессорах, карета стала потихонечку ускоряться, и внезапно почувствовала, как ровная доселе дорога медленно уходит у нее из-под колес вниз, к Постолу.
