Алёна Харитонова - Охота на ведьму

Рядом отчаянно и гневно закричал Илан. Испуганная Люция краем глаза успела заметить как мальчишка зашвырнул подаренный магом золотистый огонёк точнёхонько в снежную круговерть. Последняя, кстати, готовилась к новой атаке. Однако метко пущенное волшебное пламя ворвалось в снежный вихрь раскалённой слезой и ослабило натиск ледяной стихии. Это, конечно, не убило Эрнин и даже не отбросило её прочь, зато позволило троим беглецам выиграть несколько драгоценных секунд.

Вот только недоучка Люция больше ничего не могла противопоставить опытной и злобной ведьме, потому теперь девушка всецело полагалась на Тороя. Хотя, какой из него — доходяги — спаситель? Так, смех один. Сейчас вон взмахнёт рукой да и рухнет замертво, как после схватки с близнецами чернокнижниками.

А Эрнин тем времнем, кипя от ярости, ринулась к маленькому, засыпанному снегом домику. Позади сторожки громко и испуганно заржали, срываясь с привязи, лошади. Животные острее людей чувствовали натиск неведомой Силы, её гнев и неистовство. Люция совершенно не к месту подумала о том, что так и не успела отблагодарить лошадок угощением. А потом глупые мысли вымело из головы, и колдунка ещё крепче вцепилась в волшебника, надеясь на его заступничество.

— Илан, держись! — тем временем снова крикнул Торой.

Спутницу он держаться не просил, чувствовал — она и без того вкогтилась мёртвой хваткой. Последнее же, что Люция увидела более или менее отчётливо — был стремительно летящий из ножен меч, да, да, тот самый на котором она так славно летала в лесу. Меч этот пронёсся в воздухе, разрубая кисею снежинок, а потом со звоном вонзился в промёрзшие ступеньки крыльца. От истерического вопля, исполненного ненависти и боли, у троих беглецов заложило уши. Торой рухнул на колено, одной рукой прижал к себе взвизгнувшего Илана, а другой, для устойчивости, покрепче вцепился в рукоять грозного оружия. После этого мир перед глазами Люции закрутился, верх и низ перепутались — сосны, сторожка, снежный вихрь, исчезающие в чаще лошади — всё понеслось с немыслимой скоростью, будто ведьма и её спутники стали осью какой-то огромной карусели.

Казалось, вокруг коленопреклонённого чародея взвихрился неостановимый круговорот упругой, бесплотной Мощи. Эта Мощь, словно играючи, отбросила разъярённую ведьму, а потом поглотила волшебника и его перепуганных спутников. Последние почли за благо зажмуриться, дабы хоть как-то сохранить внутренний покой. Однако охочий до чудес Илан всё-таки приоткрыл один глаз. Увы, ничего интересного мальчишка не увидел — он и двое взрослых находились в центре чего-то кружащегося и пёстрого. А потом не в меру любопытного паренька замутило, и он поспешно, хотя и с опозданием, зажмурился.

Испуганная колдунка цеплялась за Тороя, словно за единственный оплот здравомыслия и боялась, что её вот-вот стошнит от всей этой круговерти. Однако желудок выдержал, хотя отчаянных попыток выпрыгнуть через горло до поры до времени не оставил. А спустя несколько мгновений и снег, и сторожка, и деревья исчезли, превратившись в размытые нечёткие пятна. Даже возмущённый досадливый визг Эрнин растворился в пустоте, постепенно отдаляясь и сливаясь с воем ветра. А потом пропал и ветер. Ещё мгновенье, и Люция почувствовала, что куда-то летит. Точнее даже не летит, а падает. «Ну, ничего себе!» — мысленно успела восхититься она способностям мага и сразу после этого куда-то пружинисто приземлилась.

По всей видимости, она упала прямиком в сугроб — рыхлый и глубокий. Следом кубарем покатился, взвизгнув от испуга, Илан и, наконец, последним где-то рядом приземлился Торой — этот не визжал и не охал, лишь зло выругался сквозь зубы и тут же спросил:

— Все целы?

Люция, лёжа на спине, нерешительно приоткрыла один глаз и огляделась — вот уж красота, так красота — над головой безоблачно-синее небо и воздух такой сладкий! После непривычно яркого, до боли мучающего глаза зимнего солнца теперешнее не терзало, а нежно ласкало кожу. А потом обоняния коснулся знакомый и родной запах… запах сена! Ведьма с болезненным оханьем поднялась на локте и огляделась. Вот уж диво, так диво — сторожка исчезла, и теперь изрядно помятая и перепуганная троица находилась… Хм, а пёс его знает — где она находилась! Пока что в огромном разворошённом стогу сена, аккурат посреди просторного, уже скошенного луга.

Было тепло, умиротворённо тихо, да ещё внизу, в траве, уютно стрекотал кузнечик.

Илан сел, недоумённо оглядываясь. Всё случившееся казалось таким жутким и непонятным, что мальчишка едва сдерживался, дабы не захлюпать носом. Но всё равно это мучительное усилие, вкупе с отчаянной попыткой сойти за взрослого, ничего не дало. Уголки губ страдальчески дернулись, а к горлу подкатило удушливое рыдание. Паренёк отчаянно стиснул в потных ладонях клочья сухой травы и зажмурился. Крепко-крепко зажмурился. Однако это не помогло.

Противные девчоночьи слёзы упрямо не хотели оставаться там, где им следовало — в плотно закрытых глазах. Опасность миновала, и теперь мальчишке вроде как не было нужды храбриться. Острые плечи затряслись, а где-то в глубине сердца всколыхнулась глухая тоска. В этот самый момент крайне, постыдно сильно, захотелось к маме. Спрятать заплаканное лицо в складках её домашнего платья (голубое, в синих васильках и с простенькой вышивкой по подолу), вдохнуть родной запах (запах хлеба и вкусной стряпни), почувствовать, как тёплая ладонь привычно ложится на затылок и ерошит непослушные волосы.

Илан упрямо вскинулся, устыдившись, и встретился взглядом с Тороем. Тот стоял напротив, едва не по пояс в сене. Тёмно-синие глаза смотрели внимательно, не мигая. Мальчишка хотел было отвести взгляд, тем более что позорные солёные дорожки предательски сверкали на веснушчатых щеках, но ничего не получилось. Маг в ответ на этакую жалкую потугу мягко, утешительно улыбнулся, а потом произошло невероятное…

На мгновение Илану показалось, будто он тонет в зрачках волшебника. А потом в подступающей зеркальной черноте вдруг отразилось лицо мамы. Да, да! Словно Фрида Дижан стояла за спиной своего сына и тоже смотрела в глаза Торою. И вот показалось, будто родная тёплая ладонь легла на затылок и привычно взъерошила вихрастую макушку, прогоняя тоску и незнакомую доселе, удушающую боль. Скорбь и страдание отступили. Нет, не навсегда, на время, но всё же исчезли, забирая из сердца изматывающую муку. Мальчишка судорожно вздохнул, будто только-только очнулся от полуденного сна, и удивлённо огляделся, забыв о том, что собирался плакать.

— Ух, ты! Лето! — и Илан, который всего несколько мгновений назад стоял на пороге бурной истерики, радостно вскочил на ноги, увязнув в сене. — Лю, посмотри, здесь лето!!!