— Я бы вам и медаль отвесил.
— Думайте быстрее! — взревел черный халат, в котором маялся плохими предчувствиями доктор Дотт. — Шевелите мозгами.
Тут взгляд придирчивого привидения упал на старосту Иоффу, который наполовину вернулся в прежний облик. Иоффа с энтузиазмом откликнулся на призыв Дотта, которого почитал за первого мыслителя в округе. Мозгами он шевелил так интенсивно, что у него пришло в движение все. Сворачивались трубочками и раскручивались обратно острые волчьи уши, яростно вилял хвост, вращались в глазницах желтые светящиеся шары глаз, и шерсть на загривке вставала дыбом.
— Не так интенсивно, — посоветовал Дотт, вдоволь налюбовавшись этим зрелищем. — Неправильно поймут.
Вид задумывающегося человека производит, вообще-то, тягостное впечатление.
М.Е. Салтыков-Щедрин
— Тогда, в Жаниваше, — возопил вампир, обращаясь к Такангору, — неужели же вы думаете, что я не защищался, что я не нападал на врага, не рубил его мечом, не пускал в ход клыки?! Но все было бессмысленно!
— Это правда, — подтвердил Думгар.
— Вам хорошо, — прогудел Такангор. — У вас вот клыки есть. Да, доктор, хотел спросить у вас: о чем думать-то? О чем-то определенном или можно о своем? Я бы охотно подумал о маменькиных котлетках. После такого взбадривающего боя сейчас бы подносик котлеток, бульбяксы кувшина так три, двойную порцию пиракашей, тарелочку-другую желялёли, а потом заглянуть в «Расторопные телеги» и там уже пообедать как следует.
— О чем он только думает перед лицом неизбежной гибели? — простонала Ианида.
— О жизни, — браво отвечал минотавр. — Какая, в бурдульку, гибель? Простите, мадам, за резкое выражение — я возмущен. Пусть они только проявятся, мы им сразу клюкву начистим и айда покушать. Обеденное время, а они тут напустили туману, стонут, плюхают чем-то. Невоспитанные сплошь монстры. Маменьки на них нет, живо бы забились в пятый угол.
Все с нескрываемым интересом смотрели на пламенного оратора.
— Час остался, — напомнил ему Альгерс. — Оглянись вокруг.
— А то я их противных морд не видел, — обиделся Такангор. — Несказанное удовольствие. Чего тут думать? Их квасить надо. Ну, в смысле захецать. Милорд, — махнул он Зелгу, — чего вы сидите с таким каменным лицом? Тоже думаете? Не советую. От тяжких дум натощак происходит несварение желудка.
Белый грифон опустился возле Зелга и молвил:
— А ведь он прав, как никто, ваше высочество. Вспомните наш недавний разговор.
— О двух воинах из Малых Пегасиков?
— О них, ваше высочество. Послушайте своего генерала. Сдается мне, он вполне способен добыть вам не одну победу, а столько, сколько вы пожелаете.
Неизвестно, что именно подействовало на Зелга: разумная ли речь храброго грифона, доверие ли подданных, жизнерадостность ли Такангора, который, казалось, не собирался признавать очевидного, или собственный яростный протест против того, что его цветущую землю поглощает Бэхитехвальд.
Зелг Галеас Окиралла, герцог и Ренигар да Кассар, владетельный князь Плактура, принц Гахагун, выпрямился в седле и обвел взглядом туманную колеблющуюся равнину, на которой — он уже не мог видеть, но твердо это знал — выстроилось его войско. Самое потешное войско, которое только знал обитаемый мир, скажи кому — засмеют. Победоносное, гордое войско, которое войдет в мифы и легенды наравне с теми пятью сотнями смельчаков, что некогда защищали горный перевал в Аздакских горах, противостоя многотысячной армии юйянских кочевников. Наравне со славным рыцарем Заджаганом, который позволил себе отправиться на небесные равнины только после того, как последний нападавший на его дряхлый замок, в котором искали спасения мирные жители, скрылся из виду.
Чем подвиг хлебопекарной роты менее велик, нежели подвиг двадцати восьми героических троглодитов, которые храбро отбивались от ватаги пьяных троллей в течение двух недель, защищая Сэнгерайский институт благородных девиц со всем его, так сказать, содержимым?
Зелг уже любил этих существ всей душой; уже ощутил неразрывную связь с этой благословенной землей, где находили приют и понимание самые нелепые и одинокие. Он уже знал, что здесь приветят любого странника, защитят любого изгоя, подружатся с любой тварью, лишь бы у нее было чистое сердце и добрые намерения.
Вступая в бой с войсками Тиронги, он по-прежнему ощущал себя пацифистом и испытывал некоторую неловкость, наблюдая, как мутузит несчастных рыцарей Галармона не на шутку разошедшийся Такангор. Узрев воочию всю противоестественность и мерзость алчного и хищного потустороннего королевства, Зелг внезапно испытал странное чувство, неведомое доселе.
Неистовый Мадарьяга был бы лучшим консультантом в этом вопросе, кабы герцог обратился к нему за истолкованием своих мыслей.
«Это ярость, священная ярость законного владыки, любимого своими подданными и пекущегося о благе своей земли. Это могущественнейшее оружие того, кто верен своему долгу, — ненависть к поработителям, ненависть, что рождается из любви», — вот что ответил бы ему князь Великого Жаниваша, не сумевший уберечь свой народ от коварного врага.
Но Зелг ни с кем не говорил о себе. Даже если бы хотел, то не смог бы. Слово снова взял милорд Топотан, и попробовали бы ему не дать этого слова.
— Я не понимаю, чья это вотчина, мессир? Ваша? Так какого лешего вы терпите это безобразие вот уже столько времени, что можно два бродибутера съесть? А? Да стукните вы кулаком как следует и призовите этот Бэхитехвальд к порядку!
— Во что же стукотить мессиру Зелгу? — уточнил Карлюза. — Не во что!
— Да какие вопросы. Мигом барабан доставлю.
Тут взгляд Такангора упал на топтавшегося рядом рыцаря из полка «Великая Тякюсения», с шикарным орнаментом, вившимся по всему надраенному до блеска черепу. Склонный к импровизациям генерал подманил к себе скелет и, ткнув в него указующим перстом, предложил:
— Вот по нему и стукните! Наши ребятки крепкие, не то выдерживали.
И скелет ощерился приветливой улыбкой.
— А что, — сказал Зелг, — и стукну! Я здесь владетельный герцог или тоскливая мандолина?
— Так точно, ваше высочество! — браво отрапортовал Альгерс.
И, отбиваясь от законной супруги, которая дергала его сзади за локоть, забормотал примирительно:
— Чего ты, ты чего? Я же в патриотическом смысле. Вдохновение, понимаешь, увлекло.
* * *
Из тумана, приближаясь с каждым мгновением, доносился голос, кричавший на все поле боя:
Куда идет король,
Нетрудно догадаться,
Обиженный, как тролль,
Король идет сдаваться.
Ать-два, ать-два,
Разболелась голова.
Не стреляйте в короля,
Нету рифмы — ля-ля-ля…
Голос на секунду замолк, а затем завопил с удвоенной силой:
