— Взгляни, — сказал он. — Новая фреска. Твой отец посоветовал заказать мне это сюжет.
Он подвел ее к стене, свободной от многочисленных ниш, где в промежутке между двумя колоннами из белого с розовыми и голубыми прожилками мрамора был изображен суд Париса. Красивый юноша, чем-то неуловимо похожий на Гордиана — может быть, задумчиво-мечтательным выражением голубых глаз, — держал в руке яблоко. А три богини: сумрачная и чем-то недовольная Юнона, прекрасная в своей роскошной зрелой красоте Венера и вооруженная копьем и щитом Минерва — стояли вокруг смертного, оспаривая приз.
— Кому бы ты присудил яблоко на месте этого дурачка? — спросила Юлия.
— Минерве, — ответил Гордиан.
— Почему?
— Она похожа на тебя.
Юлия улыбнулась:
— Уж скорее наоборот. Не говори так дерзко. Богини ревнивы.
— Хотя, если рассуждать здраво, зачем богине мудрости приз «Самой красивой»? Неужели ей недостает ума относиться к подобным-вещам достаточно равнодушно?
— Может быть, и так. Но мудрость по силе своего воздействия может соперничать с красотой. Душа-Психея рождает Вожделение.
Дерзкие слова для девушки. И слишком вызывающие… Он привлек ее к себе, его тело жаждало немедленного обладания. Что их разделяло? Всего лишь белое полотно ее столы и пурпур его туники. Сквозь тонкую ткань она ощущала нестерпимый жар его ладоней.
— Жаль, что ты не рабыня, — прошептал он, касаясь губами ее щеки. — Я бы тут же отвел тебя в спальню и овладел тобой. Ты хочешь принадлежать мне?
— Отпусти меня… — В ее тоне не было особой настойчивости.
— А если я не захочу? — Он еще сильнее прижал ее к себе.
Она не могла не чувствовать его возбуждения и замерла, не пытаясь вырваться, но лишь все больше и больше отстраняясь от него, будто собиралась повиснуть, переломившись, у него на руках. Его прикосновения против ее воли возбуждали ее тело.
— Я закричу… — пообещала она едва слышно.
— Разве кто-то может спасти тебя от самого Августа? — рассмеялся он.
Попытался поцеловать ее в губы, но она отвернулась, и поцелуй пришелся в шею. Прикосновение к ее шелковистой коже на миг свело Гордиана с ума — он оскалился и впился зубами в шею девушки. Юлия в ужасе вскрикнула и изо всей силы ударила его по лицу. Только что она готова была уступить, теперь же она пришла в ярость. Гордиан тут же отпустил ее.
— Ты сумасшедший! — крикнула она, отступая. От обиды и боли на глаза ее навернулись слезы.
— Я же сказал — никто не сможет защитить тебя от Августа… — почему-то смущенно, а не торжествующе пробормотал Гордиан.
— Один человек сможет, — сказала она зло.
Интересно, на кого она злилась? На себя? На него?
— Ты говоришь о своем отце? О Мизифее? О да, он может многое… он умен… очень умен…
— Я говорю об Августе, — прервала она его дерзко.
— А… Да, наверное, Август мог бы. Если бы пожелал… если бы пожелал… — Гордиан запутался в словах и замолчал. — Прости… — сказал он наконец. — Это язык мой болтает глупости, а в сердце у меня нет ничего дурного…
Она лукаво прищурилась. На ее густых ресницах еще блестели слезы. А губы улыбались.
— Но ты укусил меня! Как зверь!..
— Может быть… Но это не имеет никакого отношения к власти… я имею в виду власть императора…
Она внимательно посмотрела на него и… улыбнулась. Гнев ее прошел.
Он улыбнулся в ответ.
— Ты помолвлена? — спросил он.
Юлия отрицательно покачала головой.
— К тебе кто-нибудь сватался?
— Дважды. Но отец отказал им.
— Почему? Они были недостаточно богаты? Или недостаточно умны?
Она медлила с ответом.
— Они мне не нравились.
Он был удивлен и даже не пытался этого скрыть. С девушкой в подобных ситуациях никто не советуется. Обычно отец или опекун решает все сам.
— Мизифей спрашивал твоего согласия?
Она кивнула.
— А если… — Он запнулся, пристально глядя в ее лицо и заранее пытаясь угадать ответ. — Если я посватаюсь, что тогда? Откажешь?
— Нет… — ответила она.
Он растерялся от ее прямоты.
— Тебя не смущает неравенство положения?
— Нет.
Дочь ритора считала себя равной императору. Или… считала его себе неровней? Эта мысль показалась ему забавной, и он улыбнулся.
— Ты права, — пожал плечами Гордиан, — такие мелочи, как знатность и благородство, теперь никого не волнуют. Но твой отец умен и благороден. Что касается должностей и наград, то об этом не стоит и говорить. Я сделаю его префектом претория.
Теперь настал черед удивиться Юлии.
— Мизифей — командующий твоей гвардией? Да весь Рим будет смеяться до упаду. Спору нет — мой отец мудрец, но он не держал в руках меча с тех пор, как оставил школу.
— Потому я и хочу, чтобы он командовал преторианцами. Почему обязательно военачальник должен быть дураком? Пусть лучше будет мудрецом. Решено — сегодня же я объявлю ему об этом. Я думаю, ему понравится это назначение. — Гордиан подавил улыбку.
— Он отнесется к нему, как и ко всем прочим вещам, по-философски.
И, видя, что он сделал шаг в ее сторону, предостерегающе вытянула вперед руку:
— Нет, нет, не подходи. А то в следующий раз ты откусишь мне плечо.
И она поспешно вышла из библиотеки.
Отец убеждал ее, что она умна. Сейчас она чувствовала себя абсолютной дурой. Мизифей твердил, что она — избранница богов, достойная сделаться супругой Августа. И все это ради пользы Рима. Сейчас ей было совершенно все равно — пойдут ее поступки на пользу Рима или нет. Прежде она думала, что Марк Гордиан умен и смел. Теперь ей не было до этого дела. Ей хотелось одного — ощущать прикосновение его рук, целовать его губы и… принадлежать ему. И ни о чем не думать… ни о чем…
Она торопливо поправила прическу, так чтобы пряди волос скрыли след укуса на шее. Накинула на голову край паллы. Хорошо, что в носилках занавески задернуты и ее никто не видит. Отец слишком ей доверяет, веря безраздельно в ее благоразумие. А она не благоразумна. Отнюдь.
Она приоткрыла занавеску и выглянула наружу: рабы остановились перед лестницей Гордиана — той самой, одна половина которой всякий раз корчится, как живая, под ногами идущего и ранит ступни, а вторая, мертвая, всегда неподвижна. Местные шутники часто приводили сюда новоприбывших провинциалов, чтобы человек, не ведая ее тайны, поднялся наверх, к храму. И что же… Почти всякий раз непосвященный выбирал тот подъем, где фигуры были живыми. Зрители покатывались со смеху, когда несчастный в страхе замирал на ступенях, а потом спрыгивал вниз.
