Она торопливо поднялась наверх по мраморной лестнице, построенной Гордианом. На жертвеннике перед храмом курились благовония. Она подбросила еще несколько зерен, прежде чем войти. В двух светильниках огонь едва тлел, но храм был построен из столь прозрачного камня, что свет проникал сквозь него, и молочное свечение наполняло целлу. Минерва-Эргана сидела в кресле как живая — в золотом шлеме, но без копья и щита — в длинном белом пеплосе, его мелкие складки ниспадали до полу, оставляя открытой одну ногу в золотой сандалии. Юлия подошла и поцеловала ногу статуи. Она ожидала, когда богиня с ней заговорит.
— Тебе и ему… — услышала она голос, — грозит опасность. Но я не ведаю, кто мыслит недоброе. Тот, кто руководит злодеем, не подвластен Олимпийцам. Некто враждебный прикрывает злодея своей черной тенью. Враг где-то рядом, но я не ведаю — где. Он слишком любит пурпур — это все, что о нем известно.
Человек в короткой красной тунике, военном плаще и солдатских тяжелых башмаках, подбитых гвоздями, быстро шел по улице. Хотя у пояса его висел меч и по всем повадкам в нем угадывался человек военный, раб, поспевавший за ним, нес кожаные футляры со свитками. У человека в плаще было грубое, покрытое красным загаром лицо с выпирающей верхней губой и подозрительный взгляд исподлобья.
Идущий был в ярости, несколько раз он начинал ругаться вслух и размахивать кулаками. Люди, спешащие мимо по своим делам или без дела сидящие на ступенях храма, смотрели на него с любопытством, но никто не посмел засмеяться или бросить ему вслед обидную шутку.
Наконец он остановился у входа в дешевую таверну и, велев рабу ждать снаружи, вошел внутрь. В этот час народу было немного, и дородный купец с густой черной бородой и не менее густой шевелюрой сразу же вскочил со скамьи и кинулся ему навстречу.
— О благороднейший доминус Филипп, я уж и не надеялся, что такой знаменитый человек заинтересуется моей скромной особой…
— Замолчи, — грубо оборвал его вошедший и, жестом указав купцу на скамью, сел сам. — Дорог ли нынче хлеб?
— Если покупать в Риме, то очень дорог, а вот если доставить его из Египта и сразу же непосредственно в твои руки, доминус Филипп…
— Замолчи, Теофан! — вновь рявкнул Филипп. — Отвечай кратко и без всяких твоих восточных словоплетений, как быстро ты доставишь его из Египта, Теофан?
— Быстрее ветра!
— Заткнись! Сколько времени и сколько денег — вот единственное, что меня интересует. А пока ты будешь думать, я выпью. — Он подозвал хозяина и велел принести ему неразбавленного вина.
Вино он пил прямо из горла кувшина, не обращая внимания на косые взгляды сидящих.
— Позволь узнать, о достопочтенный Филипп, много ли надо зерна?
— Много! Двадцать тысяч модий.
— Клянусь Меркурием, что покровительствует таким честным купцам, как я, это очень много…
— Слушай, Теофан, на тебя во времена Максимина поступил донос, и я тебя предупредил об этом. Ты успел унести ноги. А теперь, когда люди столь сложной и опасной профессии, как моя, не в чести, ты начинаешь вести себя нагло…
— О нет, достопочтенный Филипп. Разве я когда-нибудь посмел бы… Я всем сердцем, и телом, и умом…
— Замолчи! — вновь рявкнул Филипп. — Я могу выслушивать только две вещи — донесения о снабжении армии и донесения о том, что болтают в войсках. Остальные слова меня раздражают.
Теофан благоразумно прикусил язык, дабы не произнести больше ни слова, вынул вощеную табличку и принялся царапать на ней стилом. Порой его так и подмывало открыть рот и задать какой-нибудь вопрос, но он сдерживал себя, и слышалось лишь тихое мычание. Наконец, просчитав все, он протянул табличку с окончательным итогом Филиппу. По расчетам купца получалось сто двадцать тысяч сестерциев. Теофан спросил елейным голосом, заглядывая в лицо второму префекту претория повлажневшими черными глазами:
— И ты заплатишь мне полную цену, когда я привезу хлеб?
— Клянусь гением-покровителем Августа, все до последнего сестерция!
— Тогда я должен спешить, о могущественный Филипп, я немедленно отплываю в Египет. Надеюсь, такую клятву ты никогда не нарушишь.
— Я солдат, и умею держать слово.
Лишь только пухлая фигура купца скрылась в дверном проеме, как человек, сидевший все это время в углу без движения, поднялся и шагнул к Филиппу. На незнакомце был тяжелый плащ из белого войлока с капюшоном, а в руке он держал резной посох. Лица под капюшоном не было видно, только зеленоватым светом мерцали глаза.
— Зачем клясться гением Августа, если ты не собираешься платить доверчивому купцу ни единого асса, ответь мне, будь добр, Филипп Араб? — спросил незнакомец грубым, лающим голосом.
— Чего тебе надо? — Филипп неприязненно глянул в черный провал под капюшоном. Во-первых, он терпеть не мог, когда его называли Арабом, тем самым намекая на его происхождение, а во-вторых, он понял, что незнакомец подслушал не только его разговор с купцом из Селевкии, но и — о, чудо! — его собственные мысли.
— Похоже, ты не так дорого ценишь и жизнь самого Августа, коли клянешься его гением, произнося ложную клятву.
Незнакомец уселся напротив Филиппа. Тот по-прежнему не видел его лица, но зато настороженно следил за сухой темной рукой, сжимающей резной посох. Пальцы были тонкие и постоянно двигались. Филипп не любил такие руки. Может быть, потому, что постоянно видел подобные пальцы, — у доносчиков часто встречались нервные дрожащие руки.
— Кто бы ты ни был, но угрозы твои напрасны, — проговорил Филипп тихо. — Нынешний император приказал не рассматривать дела об оскорблении величия.
Но при этом тон его странно изменился. Он уже не был груб, а, напротив, подобострастен до приторности. Но хотя голос его звучал заискивающе, лицо по-прежнему оставалось хмурым и неприветливым. Любого другого собеседника это смутило бы. Но незнакомец был, по-видимому, не из тех, кто теряется, слыша лживые слова или встречая неприязненный взгляд.
— Тебе лучше знать, в чести ли нынче доносчики, — насмешливо отвечал он.
Опять подлый намек, стремление уколоть собеседника побольнее. До того как стать вторым префектом претория по части снабжения, Филипп начальствовал над фрументариями — тайными агентами императора, которые должны были следить за поставками хлеба и одновременно строчить доносы, выявляя среди офицеров и солдат неблагонадежных. Обычно фрументариев набирали из провинциальных легионов, и тем легче сделалось выдвижение Филиппа на подобную должность.
— Видно, сам ты тоже не брезгуешь донесениями соглядатаев, — заметил Филипп. — Что тебе еще известно?
