— Да, но ведь мы спрашивали их про дух Барлоу, — возразила Эмили мрачно. — О чудовище Барлоу речи не шло. Думаю, это разные вещи, и духи могли воспользоваться неточностью формулировки, чтобы утаить правду. Они часто так поступают.
— Верно, — согласилась ведьма. — Когда общаешься с потусторонним, формулировки должны быть предельно точными. К счастью, в нашем случае всё ясно и без духов. Не знаю, как ты это воспримешь, Берти, не хочется тебя лишний раз травмировать… Короче, чудовища, в которых превращаются жертвы «крови чёрных песков» после смерти, напрочь лишены разума. Они просто рыщут по свету и жрут, что видят. Вынашивать планы мести, совершать хитроумные убийства и оставлять добычу нетронутой — на такое они просто не способны по природе своей… — Веттели закрыл глаза и тихо всхлипнул, Эмили крепко сжала его руку. — Нет, тут действовал кто-то живой… ну, или пока живой… Ох, мальчик, ты совсем белый. Водички дать?
Веттели отрицательно помотал головой. Не хотел он водички, хотел неразбавленного виски, чтобы напиться вдрызг, забыться и ни о чём не думать. Интересно, как поведёт себя чёрная тварь, когда он будет валяться пьяным? Проявится или нет?
Но говорить о виски вслух он не стал, вместо этого спросил сердито и не по существу:
— Не понимаю, в чём разница между одержимостью и проклятием, если в обоих случаях внутри гнездится кто-то посторонний!
Сказал так, и самому стало стыдно, потому что лучшему выпускнику Эрчестера не к лицу задавать такие глупые вопросы и компрометировать своего учителя, тем более, такого выдающегося, как Мерлин, может быть, даже тот самый.
— Ты и вправду не знаешь? — удивилась мисс Брэннстоун. — Вас в школе не учили?
— Знаю, учили, — покаянно вздохнул Веттели. — Просто брякнул, не подумав, на нервной почве.
— Я не знаю, хотя нас тоже, кажется, учили, — призналась Эмили откровенно. — Правда, в чём?
— Нашли время для теоретизирования! — фыркнула ведьма, но всё-таки пояснила. — При одержимости в человека вселяется дух, представляющий собой отдельную, самостоятельную личность, обладающую разумом и злой волей, с ним, как правило, возможен диалог. Он всегда приходит извне и умеет покидать оккупированное тело по собственному желанию. Он способен эпизодически подавлять личность своей жертвы и подменять её, но никогда не сливается с ней и не разрушает её. Даже тот дух, что вселяется в свою жертву из мести, может погубить лишь её тело, но не душу, — мисс Брэннстоун говорила как по писаному, должно быть, это были выдержки из её лекционного курса. — С тёмной же сущностью, которая, в результате некоторых видов проклятий, внедряется в человека извне, а чаще зарождается в человеке из его собственных пороков, всё наоборот. У неё нет прошлого, нет отдельного разума — использует разум носителя, нет собственной воли — есть только одна-единственная задача: уничтожить человека как личность, разрушить его душу, а освободившееся тело либо полностью умертвить, либо занять, сохранив в нём подобие жизни. В итоге миру является бессмысленная тварь, служащая в дальнейшем слепым орудием мести проклинавшего. Именно с этим вариантом мы сейчас имеем дело.
— Не хочу! — жалобно простонал Веттели, пряча лицо в ладонях. — Не хочу становиться бессмысленной тварью и слепым орудием! Пожалуйста, сделайте что-нибудь, ради всех добрых богов!
— Агата, вы ведь можете как-то изгнать из Берти эту дрянь? — подхватила Эмили в тон, кажется, она уже готова была заплакать. — Вы ведь сняли него малахт!
Некоторое время ведьма молчала, с грустью глядя в их полные надежды глаза. Потом всё-таки заговорила.
— Могу, конечно, и изгнать, дело недолгое. Тут другая беда. Некоторые проклятия сконструированы таким образом, что их невозможно снять, не навредив носителю. «Кровь чёрных песков» — из их числа… — она вновь умолкла, отвернувшись.
— Что значит «не навредив носителю»? — уточнила Эмили деревянным голосом.
— Это значит, что выживают не все, — был ответ. — В нашем случае, один из десяти. Так пишут в арабских источниках.
— А что, неплохой шанс! — искренне обрадовался Веттели, на фронте случался расклад и похуже. Но Эмили с Агатой его веселье почему-то не разделяли, пришлось уговаривать. — Нет, а какой выход? Уж куда приятнее помереть более или менее человеком, чем бродить по свету безмозглым и хищным чудовищем, на радость чёрным колдунам Магриба! Так от меня останется хоть какой-то объедок души, может быть, он найдёт себе приют у одного из добрых богов. А иначе — вообще ничего, кроме зла.
Эмили склонилась над ним, заглянула в лицо огромными, полными слёз глазами.
— Помереть тебе приятно, да? А как я без тебя останусь, ты подумал?
Нет, об этом он подумать не успел. А подумал — и понял, что без Эмили нет решительно никакого смысла в дальнейшем существовании объедка его души, даже если коротать вечность ему придётся в обществе самого доброго из богов… Смысла нет — но выбора тоже нет. Подвергать опасности чужие жизни он не вправе.
— Мисс Брэннстоун, а если всё оставить, как есть — сколько у меня времени? Когда эта дрянь меня прикончит?
— К весне, — был лаконичный ответ.
В глазах Эмили блеснула дикая надежда. Она больше не думала об условностях и приличиях, выпалила прямо:
— К весне мы успеем зачать ребёнка. Мне будет ради кого жить.
Агата резко обернулась, глаза полыхнули ведьминым огнём.
— И думать забудь, девочка! На нём будет лежать то же проклятие. Надеюсь, вы ещё не успели?
— Нет, — тихо сникла Эмили.
— Гвиневра предрекала — к февралю, — горько рассмеялся Веттели. — Пожалуйста, Агата, давайте не будем тянуть с изгнанием. Сейчас я готов, а что будет дальше… — он умолк, потому что очень остро почувствовал: нет, не готов и помирать ни капли не хочет. Но надо. Ведь грядёт понедельник, и если сегодня останется в живых он, завтра неизбежно погибнет кто-то другой.
Эмили будто прочитала его мысли, не хуже феи Гвиневры или ведьмы Агаты.
— Мы будем за тобой следить, чтобы ты никого завтра не убил, — она всеми силами стремилась оттянуть неизбежное.
— А вдруг я решу перенести убийство на вторник, кто меня знает? — натянуто улыбнулся Веттели. — Не можете же вы следить за мной до весны? Эмили, милая, ну правда, один к десяти — это очень хороший шанс! И потом, не зря же Гвиневра вела речь о феврале? Феи умеют заглядывать в будущее, и в этом будущем мы оба были живы. Не огрызок же моей души она там видела? — на самом деле, он понятия не имел ни о пророческих способностях фей, ни о том, заглядывала ли Гвиневра в будущее или, по своему обыкновению, просто молола языком. Но в ту минуту это было и не важно. Главное — уговорить Эмили, хоть ненадолго вернуть ей надежду… да и себе тоже не помешало бы. — Ведь правда, мисс Брэннстоун?
