Эпилог. Найдешь друга — обретешь сокровище
В доме ведьмы привычно пахло травами, медом и сдобой. Тихо чпокнула пробка, и к этому запаху прибавился резкий запах змеевухи.
— И я с тобой, отец Але, два глотка выпью, за здоровье, — с легкой улыбкой проговорила Джия, разливая настойку по стопкам. — Как все прошло?
— Хорошо прошло, — умиротворенно ответил священник. — Ты же знаешь, таинство крещения — мое любимое. Праздник. И ребятишки все еще такие славные были, тихие, улыбались, ни один не расплакался.
— Хозяева-то наши из-за имени не перессорились? — со смешком уточнила она. — Как записали?
— Набелем, — весело ответил тот. — Андреем крестили. Да и не ругались они, ну что ты? Аннушка сказала, что она на любую фамилию согласна и не в фамилии счастье, а Дима заявил, что он лучше сыну что-нибудь полезное передаст, но только не фамилию. Так что не ругались. У нас хорошие хозяева, они редко ссорятся. Ты к ним предвзята, тебе не кажется? — искоса глянул на ведьму священник.
— Не кажется, — рассмеялась она. — Я это точно знаю. Не могу их не поддразнить, это сильнее меня, — призналась легко. — Такие они милые и трепетные, язык чешется кольнуть. Ведьма же, какой с меня еще спрос.
— А при чем тут твое ведьмовство? — задумчиво, светло и лукаво улыбнулся священник.
— Когда ты так улыбаешься, я тебя боюсь, — почти серьезно ответила она. — А что при чем, если не ведьмовство?
— Зависть, — легко ответил тот. — Самая простая. Но ты Аннушку любишь, зло завидовать не хочешь, оттого — насмешничаешь. Но тоже едко, потому что чувство грызет.
— И чему же я завидую? — нахмурилась Джия, мигом растеряв веселость.
— А вот тому и завидуешь. Легкости их, трепетности, что с ними рядом светлее становится. В том году вон два урожая снять успели, да каких. Сроду никогда земля так не родила, а все отчего? От любви, — спокойно рассуждал он, пока ведьма задумчиво разглядывала темноту за окном. — У тебя в сердце любви много, а отдать ее некому, вот и застаивается.
— Интересная теория, — вздохнула Джия.
Спорить со священником, когда он рассуждал о таких вещах, было бессмысленно, даже если казалось, что он не прав. Просто потому, что он никогда не спорил: говорил, что считал нужным, а на все возражения только улыбался и пожимал плечами — мол, я-то знаю, как оно есть, но переубеждать не стану, сам потом поймешь.
А сейчас вдвойне не хотелось, потому что она в глубине души понимала: он прав. Действительно, завидовала. Ведьме было одиноко, а смирения и душевной чистоты просто радоваться за ближнего — недоставало.
— Сироту, что ли, в дом взять, по примеру Милохина… У них-то вон воришка-колдунишка прижился как родной, и Лизавета с ним совсем оттаяла, заметил? Вот уж кому материнство на пользу. Сама Игната за руку берет, его рук больше не дичится, и он смягчился, потеплел, довольный ходит. Никак успокоилась, горемычная наша, может, и своего родит.
— Может, и родит, после того как крестника на руках подержала. Все ж таки не просто мальчишка, будущий хозяин, дело такое. А ребенка ты чужого не примешь, это, уж прости, не всякому дано. Тебе самой замуж пора. У тебя, видать, тоже прошлое отболело, засиделась в одиночестве, — с прежней легкой улыбкой ответил священник.
— За кого? — хмыкнула она. — За тебя, что ли?
— Даже если бы не мои обеты, все равно — нет, — к шпильке он отнесся совершенно спокойно. — Я свою любовь Богу отдаю, людям, а тебе нужен тот, кто только тебе будет.
— Где ж его взять… — вздохнула она. — Что-то перспективные пришлые охотники закончились, едва начавшись. Нового управляющего на прииск — и то старика прислали.
Для всех это оказалось сюрпризом, но по весне начальство на прииске сменилось, Старицкий из Рождественска не вернулся. Горожане гадали, почему так вышло: некоторые полагали причиной всему деньги, другие припоминали неловкие ухаживания за их хозяйкой и утверждали, что мотив у него личный — не смог смириться, что она вышла замуж. Джия правды тоже не знала, как и все остальные, но разделяла точку зрения Анны: просто Старицкий не прижился в этом городе, вот и нашел себе другое занятие.
Зато новый управляющий, слабый чародей из отставных флотских офицеров, прижился в Шнали гораздо лучше и имел все шансы остаться здесь надолго, планировал к осени перевезти сюда семью. И с хозяйкой он общий язык отыскал, в первую очередь благодаря ее мужу, который и впрямь вернулся к инженерной службе, найдя свое место все на том же прииске.
— Ладно, давай выпьем за здоровье новокрещенных, особенно нашего будущего хозяина, — заявила ведьма.
— Давай, — легко согласился отец Алексий и не стал продолжать разговор — к этой манере Джии попросту отбрасывать неудобные вопросы и перепрыгивать на другое он давно привык, они уже, почитай, лет двадцать дружили, было время изучить.
Священник пробыл у ведьмы еще с полчаса, развлекая разговором о вещах менее волнующих и более легких, но отвлечь от размышлений так и не сумел — это читалось во взгляде, в том, как она порой теряла нить разговора, погружаясь в свои мысли. Но сразу все равно не ушел: мало было заронить нужную мысль, требовалось еще и подтолкнуть с ней в правильном направлении.
Помимо всех прочих достоинств, отец Алексий обладал одним необычным талантом: глядя на человека, почти всегда понимал, чего тому не хватает для равновесия и внутреннего спокойствия. Очень быстро он выучил, что мало кто способен принять сказанное на веру, а главное, поступить после так, как нужно. Его не сердило это упорство, вызывало понимание: порой слова выходили жестокими и не только не тешили самолюбие, но могли обидеть. Обижать людей он не любил.
Со временем священник научился не только видеть, но также угадывать, когда именно нужно человеку помочь и как подтолкнуть. Чувствовал, что он где-то и кому-то нужен, научился отделять это чувство от прочих тревог и следовать ему. Не всегда и не со всеми это получалось, и к этому тоже долго пришлось привыкать: что всем помочь невозможно. Точно так же, как невозможно исцелить все недуги.
Однако судьба Джии всегда причиняла ему боль. Запутавшаяся и потерявшаяся девочка, никому не нужная и искалеченная телесно и душевно, прижилась в этом городе, нашла призвание и сейчас чувствовала себя гораздо лучше, чем в тот день, когда ее подобрали пастухи. Но безысходное одиночество молодой чиньки всегда угнетало — тем сильнее, что за эти годы она стала ему другом. Он старался помогать по мере сил, не позволял ей вовсе уж скатиться в черную тоску, но для счастья ей требовалось что-то другое. И когда сегодня он наконец ощутил, что у нее появился шанс изменить судьбу к лучшему, поспешил заглянуть на огонек, тем более и повод имелся хороший, приятный.
Домой отец Алексий возвращался с легким сердцем. Он почти не сомневался, что скоро у еще одной его подопечной все наладится, и это грело душу и заставляло улыбаться теплой летней ночи. Чем больше счастливых людей — тем больше силы, а чем больше силы — тем спокойнее эта земля. И ему тоже спокойнее. А то эти смертные — такие хрупкие, такие уязвимые… Глаз да глаз нужен.
Конец
