Но нас поймали в него раньше.
— Господа.
Сагадеев придержал створку, пропуская в зал меня и Терста.
Первое, что я увидел, был новый, на трехногой станине пулемет Ошкуркова. Скошенное рыльце его с черным зрачком ствола глядело мне прямо в грудь.
Неуютное чувство.
Одна дело шахар-газизы, другое — пятьсот выстрелов в минуту.
— Огюм! Бастель! — откуда-то сбоку, с ряда сдвинутых в кучу стульев вынырнул государь-император. — Вот теперь я спокоен. Вы здесь. Вы живы. У вас, я знаю, есть план.
Государь-император лучился жилками, как улицы на Ночь Падения.
Он заглянул в лицо мне, в лицо полковнику, ожидая подтверждения своей догадке. В его глазах, мне почудилось, мелко дрожала надежда.
От него веяло настоянным на живке напором. Он дышал жаром, лихорадочным, воодушевленным и вместе с тем опасливым жаром человека, смерть к которому подобралась очень близко. Тот же мундир жандармского офицера, правда, изрядно потрепанный, сапожки, кобура, фуражка. А еще государь-император был слегка небрит. Я не удивился, если бы от него припахивало вином или чем покрепче. Но нет, нет.
— План есть, — сказал Терст.
Нас покачивало от идущей от государя-императора силы.
— Какой?
Мы присели за стол.
Я огляделся. Стулья. Свечи. Две пустых койки. На возвышении для оркестра один угол был задрапирован гардинами, другой отгорожен ткаными ширмами. Там же стоял еще один стол, широкий, поблескивающий серебром тарелок и бутылочным стеклом.
— А кто там? — показал на возвышение Терст.
— Женщины, — сказал Сагадеев. — Матушка Бастеля, сестра. Еще, кажется, две, что не уехали. Их просто некуда… В другом углу — шпионка.
— Не развяжется?
— Не думаю.
— Так что? — сплел пальцы государь-император. — Наши действия?
— Держать второй этаж кровью, — сказал Терст. — Вам, государь, и членам фамилий придется к тому же взять под защиту солдат и жандармов. «Пустая» кровь также уязвима для пуль, как и всякая другая. Поэтому солдаты стреляют, а вы не даете дотянуться до них чужим жилкам. По возможности контратакуете.
Император опустил подбородок на пальцы и слабо улыбнулся.
— Не дурно.
— Государь, — сказал я, — жилочную защиту необходимо ставить в два, а то и в три слоя. Семьям высокой крови, боюсь, не в силах накрыть дом сплошным пологом, и они будут вынуждены действовать локально. Вы сможете поставить «завесу» или «парус» вокруг?
— Меня хватит часа на три, — произнес император.
— Больше и не понадобится, — заверил его Терст. — А мы с Бастелем приготовим еще один сюрприз.
— Я распределю людей, — поднялся Сагадеев.
— А мы? — Отдернув гардину, Анна-Матильда Кольваро сошла к нам с возвышения. — Нас в расчет не берете?
За ней легко спустилась Мари в мужском костюме, которые сейчас специально делают для путешествующих девушек. А за Мари…
Я вздрогнул.
За Мари все в той же серой накидке, но без шляпки, открыв темно-каштановые волосы, стояла Катарина Эске.
Не уехала.
Не хватило места? Посадила отца и осталась? Или она здесь с отцом?
Захотелось взмолиться кому-нибудь, сущности, в которую верят в Европе, обзывая Богом, непременно с большой буквы, Ночи Падения, дэву, черту, благодати…
Не уехала.
Сжалось сердце. Почему?
— Вам, барышни, — немигающим взглядом уставился на женщин Огюм Терст, — как и государю-императору, придется быть здесь, в зале, и действовать отсюда. Шпионка, пехотинцы за пулеметом будут под вашим контролем.
— И государь-император, — серьезно сказала Мари.
Терст едва заметно кивнул.
Катарина Эске посмотрела на меня и отвернулась.
— Матушка, — спросил я, — где Майтус? Не с вами?
— Разоряет коллекцию оружия Аски. Пистоли и ружья, думаю, нам не помешают. Не притащил бы только какое-нибудь дрянное старье.
— Бастель, — Терст подал мне стул. — Пойдемте, наше место на входе.
Мы вышли из зала.
Стул с одной стороны двери, стул с другой. Терст сел и, сложив руки на коленях, закрыл глаза. Цехинский божок погрузился в спячку.
Я так не мог. Пошел анфиладой, успокаивая себя, поддергивая жилками. Как же так, Катарина? — думалось мне. Что теперь?
За столами, у стен сосредоточенно лязгали затворами, переговаривались вполголоса. Жандарм вкусно ел хлеб с прядкой лука и салом. Трепетали свечи, чернота липла к стеклам.
Обер-полицмейстер показывал фамилиям, где им стоять. Высокая кровь расходилась по этажу, занимая места подле солдат.
Я потеснил у подоконника пехотинца, кажется, того самого усатого дядьку, что стоял караулом, когда Сагадеев выступал перед мужской частью семей.
— Пора бы зажигать, — пробормотал я, вглядываясь в сплошную темень.
Ничего уже не угадывалось, ни костров, ни флигелей. Смутно серел плац да мерцали огоньки ламп и фонарей у далеких въездных ворот.
— Пора бы, — согласился пехотинец.
И будто в ответ на наше желание зычный голос Тимакова разнесся по анфиладе:
— Костры поджигай! По запальным лампам бей!
— Ну, началось, — пехотинец сдернул запорный крючок с оконной створки. — Вы бы отошли, господин хороший.
Всюду произошло движение.
Ночной воздух хлынул в дом из раскрытых окон. Сырой, остывший за вечер. Пехотинцы и жандармы, навалившись грудью на подоконники, приспосабливали к стрельбе винтовки и карабины. Вокруг них, прорастая невидимыми пузырями сквозь стены, сплетались жилки, растягивались, охватывая все большую площадь дома и щетинясь хищными коготками. Высокая кровь работала сообща, давая оттенкам перетекать друг в друга.
Затем с легким звоном раскрылась «завеса» государя, вкруговую замыкая поместье.
О, это была великолепная, грозная красота! Я обнаружил вдруг, что, вытянув шею, пожираю глазами темноту над пехотным картузом, всю в многоликом узоре жилок.
— Бей! — снова рявкнул Тимаков.
Оглушительно грянул первый выстрел. За ним — второй. Раскатистый грохот прокатился по этажу. Забабахало и с другой стороны дома.
Пороховые дымы на мгновение скрыли от меня происходящее.
— Занялось! — крикнул кто-то.
Огонь костров был робок лишь первые секунды, а потом стал лизать ночь шершавыми языками, высоко, жарко.
Треск дерева долетал даже досюда.
Все пространство перед домом прочертили ломаные огненные линии, забираясь на склоны к флигелям и распространяясь в стороны.
На фоне пламени чернели силуэты телег.
— Господин!
Майтус в своем обыкновенном чекмене, еще бледный, застыл передо мной. За плечами у него было три ружья, рукоятки револьверов торчали из-за пояса, а ящичек с патронами он держал под мышкой.
