На фоне пламени чернели силуэты телег.
— Господин!
Майтус в своем обыкновенном чекмене, еще бледный, застыл передо мной. За плечами у него было три ружья, рукоятки револьверов торчали из-за пояса, а ящичек с патронами он держал под мышкой.
Ограбил-таки отца.
На лице улыбка, в глазах — благодарность чуть ли не собачья.
— Беги, — сказал я, легонько стукнув его кулаком в грудь. — Живой, и ладно. Ждут тебя.
— Да, господин!
Кровник затопал прочь.
— Стреляйте в любую тень! — крикнул Тимаков, прохаживаясь за спинами солдат. — В любое движение!
Бухнула винтовка слева. Будто в перекличке несколько выстрелов произошло с противоположной стороны, и опять стало тихо.
— Вроде нет никого, — сказал кто-то. Кажется, Штальброк.
Сначала я вглядывался в ночь и пляску огня глазами, силясь разобрать хоть что-то за линией костров, затем распустил жилки. Но даже с Терстовой настойкой мне оказалось дотуда не дотянуться. Максимум — до начала спиленной аллейки.
— Видишь что? — спросил я усатого пехотинца.
Тот приник к винтовке.
— Далеко. Оно как бы… — он задержал дыхание, щекой приложившись к ложу, дослал патрон. — Вроде и мельтешит кто-то…
— Где? — насторожился я.
— Чуть левее от ворот.
Ствол винтовки качнулся.
Бух! Пехотинец послал пулю в видимую ему одному цель. Рядом тут же возник Тимаков.
— Попал?
— Да кто ж его знает.
Втроем мы всматривались в расчерченную искрами темень. В окнах справа и слева тоже напряженно застыли люди. Мне вдруг показалось, что кто-то прыгнул через огонь. Какая-то низенькая фигурка.
Пальцы Тимакова вцепились в мое плечо.
— Видел? — прошептал он.
— Карлик?
Еще несколько теней мелькнули на фоне пламени.
— К бою! — заорал Тимаков.
— Бей, бей! — Сагадеев, высунувшись из окна, разрядил в ночь револьвер.
Вразнобой грянули винтовочные выстрелы.
Гильзы заскакали по полу. От беспорядочной и частой стрельбы я едва не оглох. Совершенно не понятно было, находят пули своих жертв или визжат вслепую.
Темно.
— Господа, — обернулся я к фамилиям, — направляйте стволы жилками! Цельтесь через солдат.
С той стороны дома грохнуло, наверное, кто-то бросил гранату. Там было шагов пятьдесят до ограды. Каретную подожгли ли?
Я перестал доверять зрению и всецело положился на кровь.
Мир расцвел узорами, жилками людей, коконами фамилий, светящимися линиями и приглушенными огнями костров.
Карлики…
Они оказались ближе, чем я ожидал. С нашей стороны, с фасада я насчитал двадцать мерцающих «пустой» кровью низких силуэтов. Большинство уже оккупировали телеги и просачивались к плацу за подъездную дугу.
Сто метров. Девяносто. До «завесы» государя-императора — сорок.
— Ночь Падения! — произнес кто-то упавшим голосом.
Грохнул одинокий выстрел.
— Это же дети, дети! — выкрикнули слева.
— Нас атакуют дети!
— Как же в них-то?
Пехотинцы, жандармы заоборачивались. На меня, на Тимакова. Заблестели отраженным свечным светом глаза.
— Не дети это уже! — зарычал капитан. — Где вы таких детей видели?
— Но откуда… — произнес кто-то из высокой крови.
— Да какая разница! Некогда рассуждать! Нападают на государя!
— К бою! — призвал Сагадеев. — Крови ради, огонь!
Стрельба возобновилась.
Вспышки раскалывали черноту ночи. Ночь отвечала гудением пламени и звуком выдираемых тележных досок.
Дети, думал я, рыская в темноте жилками. Гуафр!
Из двадцати, кажется, осталось семнадцать, не точно бьем, ой, как не точно. Фигурки, мерцающие «пустой» кровью, приближались к дому, охватывая его полукругом. Вот первая проломилась через «завесу», вот вторая. Третья замешкалась, и я видел, как плети ее жилок бьются о кровь государя.
Четвертая… Ага, четвертая упала, сраженная метким выстрелом.
С той стороны дома раздался визг железа, вой, и я даже побоялся представить, что там происходит. Но стреляли, стреляли пока дружно.
Краем глаза я заметил, как умчались на ту сторону Штальброк и обер-полицмейстер.
— Кто может, атакует кровью, — прорвался сквозь винтовочные выстрелы напряженный голос Тимакова. — Но не расходуйтесь зазря.
Несколько высоких семей тут же попытались в меру своих способностей накрутить спиралей и воронок, посылая их в нападавших.
И сразу поняли, что с «пустой» кровью обычные приемы не пройдут.
Жилки фамилий кромсались, откидывались, пережигались, разносились на частицы и быстро теряли свой цвет.
Это было больно. Упал на колено один из Терентьевых. Белокурый толстяк Брандь схватил воздух рыбьим ртом, будто пропустил удар поддых. Побледнел до белизны стены старший Бахов.
— Не сдаваться! — заорал я.
О, Ночь!
Десяток детей-«пустокровников» уже подбегали к ступеням. Несколько выстрелов грохнули справа, и одна фигурка, споткнувшись, растянулась на плацу.
Жилки ее увяли.
Какая же сволочь, подумал я, стискивая зубы. Детей на штурм. Найду, доберусь, какой бы крови мне это не стоило, распотрошу к ассамейским дэвам.
И мы проворонили.
Где-то же их держали, где-то инициировали. А Гебриз не про них ли, когда о Муханове?..
Я перевел взгляд на костры и увидел перескакивающие их фигуры гораздо крупнее детских.
— Вторая волна!
Но ее уже разглядели и без меня.
Часть стреляющих перенесла огонь на новые цели, а я поймал жилками усатого пехотинца и, переплетя низкую серую кровь со своей, направил его винтовку.
— Бей!
Первый раз мы промахнулись, зато вторым выстрелом сбили тень, запрыгнувшую на балюстраду, и она, дрыгнув ногами, свалилась вниз.
Сколько осталось? Дюжина или больше?
На первом этаже уже трещали щиты, и фамилии бились с проникавшими в дом через пол-потолок, сообща, смыкая жилки заслонами, завязывая «пустую» кровь на один, второй слой, а третьим пытаясь проколоть сердце.
Несколько раз у них получилось, но, боюсь, с настоящим «пустокровником» они бы не справились.
Дети были только пробой.
Запыхавшись, с отцовского крыла прибежали пятеро — трое жандармов и двое фамильных, высокой крови.
— Прорвались, — выдохнул один.
Жандармы присели за опрокинутый стол.
— Сколько прорвалось? — подскочил Тимаков.
— Не знаю, — мотнул головой бледный фамильный, согнувшись от бега, — несколько, они вахмистра вниз сковырнули, не смогли мы…
Солдаты продолжали стрелять.
Правда, с той стороны дома выстрелы звучали гораздо реже. Внизу трещала мебель, словно ее перемалывало в мелкие щепки.
