Интересно, как Хан представлял себе все это?
Джордано ведь танки видел в лучшем случае в кино и на фотографиях. А товарищ Кочетов не просто танкист, он был инженером, специалистом по колесным и гусеничным машинам. Джордано открыл одну из мельком пролистанных в первый раз тетрадок: эскизы узлов, схемы, расчеты нагрузки и надежности, а вырезки из журналов — статьи инженера Кочетова в специализированных изданиях, одна на немецком. Джордано усмехнулся: да, пожалуй, для Кольки это слишком. Он то, по крайней мере, худо-бедно понимает, что здесь нарисовано и написано.
А еще интересно, как Сергей Васильевич убедил кадры в необходимости возврата в армию? Ведь не рядовой пешкой был он к тридцать третьему году на заводе, а в войсках начинал почти с нуля. Джордано опять взялся за личное дело. Нет, не командиром взвода он оказался. Техническое обслуживание танковой бригады. Действительно, все вполне логично. Но в Испанию то, что его понесло? Все то же: обслуживание, ремонт техники, помощь испанским товарищам в организации ремонтных мастерских. А убит был случайно. Случайно, как все случайно в жизни и на войне.
Невидящим взглядом Джордано смотрел в пространство перед собой.
Избитая, разъезженная дорога, машину с еще по-летнему откинутым верхом подкидывает на ухабах и установленный посредине заднего сиденья тяжелый ящик передатчика при каждом прыжке ощутимо толкает в бок. Сосны по бокам вдоль дороги, мелкий осенний дождь. Запах хвои и палых листьев перебивает дымом от горящего невдалеке хутора. О чем-то забавном рассказывает, полуобернувшись назад, сидящий на переднем сиденье гвардейский полковник, и ассистент профессора, по другую сторону ящика, смеется армейской шутке. Крылатая, почти бесшумная тень выныривает из-за леса, пронзительный свист гранаты, земля, вздыбившаяся перед капотом, и удар в грудь… Почему-то запоздалый звук разрыва. Он лежит на земле. Сквозь клочья тумана над головой колышутся сосны, и в медленном бесшумном вальсе осыпается хвоя и песок на лицо…
Джордано вздрогнул, отгоняя наваждение.
— Что дочитал? — голос Петра, пристроившегося в углу на диване, окончательно возвратил к реальности. — Ну, ты и вляпался с этими документами, — в голосе бессмертного звучало искреннее сочувствие. — Фархат совсем с ума сошел. Зачем ему это понадобилось?
— Причем тут Фархат, — Джордано досадливо поморщился. — Я его сам просил о чем-то подобном.
— О подобном? — кажется, Петр был окончательно сбит с толку. — Зачем тебе это надо? Я, было, подумал, что ты приблажный, но вроде нет — нормальный, — он бросил выразительный взгляд на сброшенную повязку.
Джордано усмехнулся в ответ и кивнул:
— Нормальный… Слушай! Налей-таки и мне чего-нибудь?
Петр с сарказмом улыбнулся:
— Созрел, наконец! Это запросто, — он поднялся к столу, разлил по стаканам остатки водки. — Грех не выпить за твое приобретение.
— Ты полегче, не ерничай. — Джордано тоже встал, потягиваясь, и подошел к Петру, принимая стакан.
— Мне что? Я молчу, — это твои проблемы.
Джордано согласно кивнул:
— Действительно мои. И я с ними разберусь как-нибудь.
— Ладно уж. Не лезь опять в бутылку, — Петр приподнял стакан. — Светлая память товарищу Кочетову, — и опрокинул его в глотку.
Джордано взглянул в лицо хозяина. Похоже, тот был серьезен.
— Светлая память, — задумчиво повторил Джордано и тоже выпил. — Ты что-то знаешь об этом Сергее?
Павел усмехнулся:
— Так сведения в Сталинграде я собирал.
Джордано вопросительно взглянул на хозяина:
— А это становится интересно, — он задумчиво помолчал. — На первый взгляд материалы достаточно полные, но ведь наверняка осталось что-то за кадром.
Петр поставил стакан и вернулся на свой диван:
— Все существенное ты уже прочитал.
— А не существенное?
На физиономии бессмертного, глядящего на Джордано снизу вверх, мелькнула насмешка, которую он сменил на изображение скучающей независимости:
— Мужик, как мужик, — он пожал плечами.
— Очень содержательно!
Петр хмыкнул:
— А что ты хочешь услышать? Все что нужно — проверено и перепроверено. Фархат в подобных делах брака не терпит. Чистая биография — родственников считай никого. Так что и проблем никаких.
Джордано усмехнулся:
— Не считая сына, сослуживцев и специалистов в его области техники. С любым из которых Кочетов может встретиться когда угодно.
— Ты всерьез собираешься продолжить заниматься танками?
Джордано промолчал.
— И ты предлагаешь мне поверить, что это твоя идея?
Джордано усмехнулся:
— Конкретное направление деятельности я оставил на усмотрение Фархата.
— Оставил на усмотрение… — передразнил Петр. — Ему только оставь чего. Заглотнет и не подавится. — Он немного помолчал, потом, как бы про себя, пробурчал. — Нужно быть совсем безголовым, чтобы лезть в подобное, а еще говорить, что ты свободен в выборе решения.
— Об этом не тебе судить, — на удивление флегматично огрызнулся Джордано.
И Петр, не почувствовав в ответ эмоциональной вспышки, похоже удивился.
— Странный ты человек.
Джордано пожал плечами и вернулся к своему месту за столом.
Петр молчал, глядя, как тот рассовывал личные документы в портмоне и по карманам, а оставшиеся бумаги распределил на две стопки. Тетрадки и несколько фотографий вновь сложил в похудевшую папку, остальное завернул в пакет. Достал из кармана брошенный Дашей пистолет и положил на стол.
Поднял глаза на хозяина.
— Все. Спасибо за прием и документы.
Петр поднялся с дивана.
— Погоди! Пошли, я покажу, где можно сжечь бумаги. И расскажу, что узнал о его семье и сыне.
В глазах Джордано мелькнуло сомнение:
— Мне утром надо уехать. В шесть поезд.
— Успеешь.
Республиканская артиллерия, расположенная близ реки Эбро, обстреливала позиции мятежников, находящихся в замке Вильяфранка, и заставила их приостановить фортификационные работы.
В районе Терруэлля мятежники усилили атаки на позиции республиканцев. В операциях участвовало 20 фашистских самолетов. Республиканцы сохранили свои позиции почти во всем районе. 25 июля республиканцы изменили в этом районе свою линию фронта и укрепились на более прочных позициях.
ТАСС, корреспондент «Правды». 26.07.1937
Через месяц у раскрытого окна в коридоре скорого поезда «Грозный — Москва» стоял человек средних лет с военной выправкой в штатском.
За окном пробегала бесконечная скифская степь, покрытая квадратами колхозных полей. Как маленькие букашки, по золоту спелых хлебов ползли трактора с прицепленными комбайнами, а у переезда мелькнула колона грузовиков груженых зерном. На станциях неизменные пирожки размером с ладонь, ведра огурцов и яблок, девчонки лузгающие семечки. В открытом купе молодой артиллерийский офицер с юной женой, возвращающийся из отпуска в часть, и командированный инженер, пытающийся изображать солидность в неполные тридцать лет.
Человек у окна, подставляет лицо врывающемуся степному ветру, приправленному запахом паровозной гари. Обрывки разговора доносят до него историю женитьбы артиллериста и характеристики новой нефтеперегонной установки, монтаж которой курировал московский конструктор. Человек не оборачивается, но знает, что все эти замечательные характеристики нового оборудования молодой инженер произносит, глядя на юную женщину, что, высунувшись в окно на последнем полустанке, для нее он купил ведро яблок и высыпал их на стол: «Угощайтесь!» А девушка ему улыбается, но прижимается щекой к гимнастерке мужа и наконец шепчет тому: «Идем в ресторан. Я есть ужасно хочу». Инженер остается, последние деньги он отдал за ненужные яблоки, а до Москвы еще сутки пути. Он вздыхает, поднимается, выходит в коридор и тоже становится у окна. Щурит близорукие глаза под порывами ветра. Спрашивает у попутчика:
