А потом Хельмут увидел невероятное.
Лагерь фарелльцев от крепости отделяло не более двухсот метров — севернее начинался небольшой и негустой еловый лесок, принадлежащий Фареллу, и именно там расположились вражеские солдаты. Их палатки и шатры хорошо было видно даже сквозь густые верхушки елей, ибо ели стояли далеко друг от друга и едва касались друг друга зелёными лапами. И то, что из леса на опушку вдруг вышел человек, фарелльский солдат, с приподнятыми в знак мира руками, не заметить было сложно.
Точнее, это сначала думалось, что он один. Следом за ним тоже показались люди — они медленно выходили из леса, и у них не было оружия в руках, на них самих не было доспехов, лишь обычная зимняя одежда: стёганки, плащи, худы, едва присыпанные мелкими снежинками.
Драффарийцы сначала насторожились. Кто-то обнажил меч, кто-то схватил копьё, и послышался звук натягиваемой тетивы… Но бросаться в бой или пускать стрелы никто не спешил. Все внимательно наблюдали за безоружными фарелльцами — те шли несмело, то и дело останавливаясь и даже слегка пятясь… Но драффарийцы постепенно опускали оружие, пряча клинки в ножны, а стрелы — в колчаны.
И в конце концов они тоже двинулись навстречу фарелльцам.
Начались рукопожатия и даже объятия, неловкие приветствия — далеко не все солдаты хорошо осознавали, что их языки очень похожи, но вскоре тут и там стали слышаться отчётливые фразы. Впрочем, разница в языках не особо мешала — кажется, в тот момент люди понимали друг друга без слов.
Хельмут смотрел на это стеклянными глазами и не знал, как следует реагировать.
Услышав сзади шаги, он с облегчением выдохнул — будто подошедший сможет ему растолковать, что происходит. Повернулся и обнаружил Генриха, который, выйдя из-за поворота в конце длинного сумрачного коридора, приближался к окну, наверное, тоже почуяв неладное.
— Ты только посмотри на это! — покачал головой Хельмут, указывая на окно. Он даже рискнул распахнуть его, чтобы лучше было слышно и без того весьма громкие разговоры солдат.
Те уже чем-то обменивались — то ли частями провизии, то ли какими-нибудь памятными украшениями, а скорее всего, и тем, и тем.
Генрих выглянул в окно, чуть поёжившись — он был одет легко, в чёрную льняную рубашку и шерстяную жилетку, отделанную кожей. В крепости хорошо топили, но сейчас в эту уютную, густую теплоту ворвался острый зимний ветер, принесший с собой колючие снежинки. Но пока ещё лёгкий снегопад и ветер не останавливал солдат обеих сторон, они продолжали общаться и, кажется, снова завели новогодние песни — каждый на свой лад, на своём языке или говоре… Зато мелодия была одна.
— Мы будем что-то с этим делать? — поинтересовался Хельмут. Лицо Генриха было непроницаемо, он никак не выдавал, что думает по поводу происходящего. Он опёрся ладонями о подоконник и ещё сильнее выглянул из окна — Хельмут невольно протянул руку, готовый хватать друга, если тот вдруг упадёт.
Солдаты внизу не обращали никакого внимания на заметивших их дворян.
Генрих вдруг резко выпрямился и захлопнул окно, так, что дрогнуло стекло. И Хельмут тоже вздрогнул.
— Надо сказать лорду Джеймсу, когда он вернётся, и мы… — Он задумался, лицо его оставалось всё таким же безэмоциональным, но во взгляде светилось что-то странное. — Мы напишем королю…
Неужели он хочет наказать своих людей за такую вольность? Но какие законы и правила запрещают в период перемирия вместе с вражескими воинами праздновать Новый год? Или это можно расценивать как предательство, перебежку, выдачу военной тайны? Хельмут ещё раз взглянул вниз и хмыкнул: вряд ли этим людям сейчас было дело до военных тайн.
— Может, он позволит нам начать переговоры без него, — продолжал Генрих, разворачиваясь на каблуках и направляясь в глубь коридора. — Мне кажется, если фарелльские солдаты осознали необходимость мира, то, может, и их король тоже скоро осознает.
А дальше всё пошло как по маслу.
Где-то ещё месяц потребовался Альвару, чтобы уговорить фарелльского короля провести мирные переговоры. Генрих по секрету рассказал Хельмуту, что лорд Джеймс был в полном восторге от произошедшего между солдатами двух армий, но королю решил об этом на всякий случай не сообщать. Он просто написал, что фарелльский народ, судя по всему, наконец-то осознал необходимость примирения. Оставалось только ждать, когда драффарийский и фарелльский короли доберутся наконец до границы их государств, но стоило думать, что боевых действий больше не будет.
Особенно если учесть, что воины обеих армий, кажется, не хотели друг друга убивать.
Весь первый месяц зимы был крайне напряжённым: обе стороны ждали какого-то рокового момента, удара, когда спонтанное перемирие рухнет и снова начнётся кровавая резня… Но в итоге ничего страшного так и не случилось.
Начало васарисафевраль ознаменовалось торжественной акколадой — оруженосец лорда Джеймса, Оскар, достиг совершеннолетия и должен был дать рыцарские обеты. За тот неполный год, что шла война, через обряд посвящения прошло несколько оруженосцев, но им не повезло: их посвящали в дороге или посреди лагеря, а не в хоть каком-нибудь захолустном замке.
Крепость Тоуллов не была особо светлой и нарядной, однако по приказу лорда Коллинза хозяева и слуги постарались: крошечный главный зал вычистили до блеска, накрыли пол алыми коврами, вывесили на стенах огромные яркие знамёна. Цветов достать не получилось — теплицы в этой крепости не было, — поэтому зал украсили раскидистыми еловыми ветвями, источающими приятный запах смолы, зимнего леса и мороза.
Хельмут неплохо знал Оскара — это был довольно скромный юноша, не нуждающийся в богатствах и роскоши; для него было бы честью дать рыцарские обеты и в лагере, под открытым небом, и на тракте по пути к месту очередной битвы. Но против традиций не пойдёшь: по возможности акколада должна быть крайне торжественна и величава, даже если она проходит в далёкой пограничной крепости.
Госпожа Тоулл выразила готовность выделить деньги на последующий за акколадой пир, но лорд Джеймс отказался их принимать и потратился сам: ещё за седмицу до церемонии он написал в Эори и велел своей дочери прислать ему необходимую сумму, что быстро было исполнено.
— Ты не ревнуешь? — тихо поинтересовался Хельмут, когда Оскар, преклонив колено перед лордом Коллинзом, начал произносить клятвы.
— Что? — так же негромко откликнулся Генрих. — Нет, конечно, с чего? С тех пор, как это, — он кивнул на помост, где его бывший наставник касался клинком плеча Оскара, — произошло со мной, минуло десять лет.
Хельмуту оставалось лишь пожать плечами. Судя по рассказам Генриха, все годы службы оруженосцем его и лорда Джеймса связывали очень тёплые, едва ли не родственные отношения. А теперь их вполне можно было назвать хорошими друзьями, несмотря на явно сохранившееся за Коллинзом право принимать окончательные решения.
С Хельмутом вышло несколько иначе. Его наставник, герцог Гидельштос, относился к нему прохладно и снисходительно, без особой любви, но обучил всему, чему должен был, от светского этикета до умения владеть мечом. Впрочем, даже после этого Хельмут не мог считать себя хорошим мечником, а за блестящую стрельбу из лука и метание кинжалов был благодарен скорее тем людям, которых нанимал для его обучения отец.
Но герцог Гидельштос не успел посвятить Хельмута в рыцари: он скончался за несколько лун до его восемнадцатилетия. Оставалась надежда, что акколаду проведёт барон Штольц-старший… Однако в тот год Бог, кажется, за что-то разгневался на их семью и забрал к себе отца Хельмута и Хельги, оставив семнадцатилетнего юношу и двенадцатилетнюю девочку сиротами.
Но всё же судьба распорядилась подобным образом не просто так, и в итоге Хельмута посвятил в рыцари Генрих по праву сюзерена.
И это был один из самых важных, прекрасных и запоминающихся дней в жизни барона Штольца.
А сегодняшний день наверняка стал одним из самых важных для новоиспечённого рыцаря Оскара. Хельмут, конечно, не был другом этому тихому, себе на уме, темноволосому юноше, но всё же искренне поздравил его, когда тот, звеня шпорами, спустился с помоста с новым мечом на отделанном золотом поясе, и с улыбкой пожал ему руку вслед за Генрихом.
