мероприятие, что, когда эта необходимость возникает, хочется сбежать куда-нибудь в Тимбукту.
Собственно, мама на выходных искала меня не потому, что она меня очень любит и скучает – нет, всё гораздо прозаичней. Приближается пора сбора трав, и ей нужна моя помощь. Именно об этом она рассказывала мне рано утром, стоя на кухне, пока бабушка готовила на всех завтрак. Готовила в нашей семье обычно именно бабушка, потому что ей это нравилось, а не потому что мы, такие изверги, используем труд престарелого человека. Василиса Николаевна была из тех людей, которым нравится заботиться об окружающих. В ней всегда было столько любви и заботы, что она буквально выплёскивала её на всех вокруг.
В себе и в маме подобной любви к другим я никогда не замечала. Вот только я уже трижды успела пожалеть о том, что брякнула вчера про Психчинского, а потом, будучи ещё и слегка не в адеквате после бокальчика шампанского, умудрилась сказать, как его зовут. Так что одним ухом я слушала мамины требования относительно сбора трав, а другим — вопросы о том, что Серёжа любит. Ещё и отвечать на них умудрялась, как на экзамене. У меня же в школе пунктик был по поводу оценок, так что готовилась я всегда хорошо и отвечала быстро, чётко и по факту. Ну а так как за последние несколько дней я знатно так разжилась фактами о Психе, то отвечать могла тоже слёту.
— Родители?
— На пенсии.
— Мама?
— Повар-кондитер. В школьной столовой работала.
— А папа?
— Милиционер.
— Знак зод—
— Дева!
— Вера?
— Не знаю. Наверное, христианин. Но, возможно, и атеист.
— Суп?
— Борщ. Со сметаной.
Бабушку мои ответы полностью устраивали. Мама же смотрела на это и лишь скупо ухмылялась – так, словно её улыбка стоила миллион долларов, а мы ей не заплатили ни цента. А когда бабушкин допрос с пристрастиями закончился, последовавший мамин вопрос поверг меня наповал:
— Дрия, ты его что, сталкирила?
— Нет, — неуверенно ответила я, только теперь осознав, насколько странным был диалог с бабушкой. Такой своеобразный блиц-опрос «Что мы знаем о Серёже?».
— И не угрожала?
— Мама! — воскликнула я, вскочив с места. — Какого ты обо мне мнения?
— Самого обычного, — ответила та, отхлебнув облепихового чая из фарфоровой чашки. У нас дома был один такой безумно дорогой сервиз, который маме подарил такой же безумно богатый и безумной благодарный клиент. Но чай из него пила только мама — у остальных рука не поднималась заваривать хоть что-то в этих расписных чашечках. — Просто хочу сразу исключить подобные варианты.
— Я за ним не бегала. Он за мной тоже, — процедила я.
— А с глазом тогда что? — спросила моя далеко не тактичная мамочка.
— Это несчастный случай! — всплеснула руками я.
— А у тебя все случаи несчастные.
— Потрясающе, — только и смогла выдать я и поспешила уйти из родительской кухни и дома в целом, пока мы не закусились с мамой по какой-нибудь совершенно безобидной фигне, как у нас это иногда бывало.
— После работы сразу домой, нам нужно собирать травы! — донеслось мне в спину, и я только тяжело вздохнула. Мамины командирские замашки и тот факт, что она даже не допускала мысли, что её могут ослушаться, поражал. Собственно, ослушаться мне совесть не позволила бы. Всё-таки маме нужно помогать.
Обидно, конечно, что Дара к сбору трав редко припахивали. Он всегда умудрялся свинтить куда-нибудь, прежде чем начиналась наша трудовая повинность: то в лагерь, то с друзьями на дачу, то на свадьбу друга в Тибет. И если вы подумали, что он реально летал в Тибет, то вы ошиблись. Так местные называли небольшую турбазу в лесу, где летом обитали странные аскеты, вечно познавшие дзен и находящиеся в поиске себе и единения с миром. А то, что у турбазы было юридическое название «Сосны», никого не интересовало. Кроме того раза, когда аскеты-умельцы подпилили конструкцию деревянной вывески, умудрившись букву «Ы» превратить в букву «И». Мы с братцем даже ездили фотографироваться с вывеской. Ну, знаете эти фотографии туристов с достопримечательностями на ладошке? Вот примерно так мы и фоткались. Правда, сделали ещё и парочку пафосных — для соц. сетей, — но брат их так и не выложил.
Выйдя из дома, я увидела папу, протирающего мне покрытые каплями росы стекла, и в носу защипало. Папа может и не был представителем мужской касты альфа-самцов, и кто-то вполне мог назвать его пресловутым словом «каблук». Вот только я никогда не смогла бы применить к нему этот эпитет. Пётр Добронравов был «самым-самым»: самым добрым, самым заботливым, самым ответственным и самым тёплым человеком, которого я когда-либо знала. Он всегда поддерживал нас. И единственный знал о моём маленьком увлечении. Конечно, я не посвящала его во все подробности — ему было достаточно знать, что у его дочери есть хобби, которое приносит ей удовольствие и вызывает улыбку.
Когда была маленькой, я даже читала ему свои рассказы, являющиеся странным кроссовером «Колобка» и сказки про репку, а он улыбался и говорил, что гениальнее меня на свете нет. Правда, когда я в сознательном возрасте прочитала эти чудо-юдо рассказы, захотелось пробить себе лоб рукой. Не то чтобы там всё было очень плохо, но и не сказать, что хорошо.
Я чмокнула папу в щеку и сиплым голосом произнесла:
— Спасибо.
— За что? — удивился папа.
— За стекла, — кивнула я на них, а папа лишь отмахнулся, словно и не сделал ничего такого. Говорю же, папочка — просто лучший.
В лучших традициях безответственного-ответственного человека, по оставшимся после грозы лужам я поехала не на работу, а домой за парой-тройкой вещей и ноутбуком. А ещё переодеться не помешало бы. Не могла же я явиться на работу в том же, в чём и вчера? Хотя нет, на самом деле могла, просто тогда женская часть коллектива сразу начнёт строить теории о том, где ночевала Александра Петровна. Вот неймётся же некоторым? Мне, в целом, обычно пофиг на личную жизнь других людей, пока она не влияет на мою.
Однако стоит отдать мне должное, переодеться и собрать всё необходимое я умудрилась минут за десять. Даже охлаждающую маску, чтобы снять с лица отеки после вчерашнего, нацепить успела. Надо было видеть лица водителей в пробке, когда я пробиралась на работу в белой тканевой маске: сначала
