рубашку и новую зубную щетку, чтобы быть другим человеком, с новой жизнью и новой женщиной. А меч был единственной значимой для него вещью. Он взял его как то, что спасают при пожаре. Не деньги, а самую большую для человека ценность. Фотографию, отцовские часы, плюшевого мишку, трубку, кошку или цветок в горшке. Все остальное может быть новым. Не вернется.
— Я не могу даже ему сказать, что обо всем этом думаю, — грустно пожаловалась она. — Он просто вычеркнул меня из своей жизни. — Иоанна щелкнула пальцами. — Вот так! Ни ему, ни этой суке! Через три недели брака оставил меня, уйдя к женщине, которую никто, кроме него, не заметил. Никто не знает, кто она. Там было много людей, но ее никто не видел. Может, он ее придумал?
Она наклонилась в сторону, чтобы оторвать кусок бумаги от висящего на серой кафельной стене рулона бумажных полотенец. Смяла его и очевидно засмотрелась на свою прошлую жизнь, известную ей во всех деталях, убегающую, как последний вагон уходящего поезда.
— Мои дети, — выдавила она из себя сквозь набегающую волну слез.
Януш выпил еще рюмку водки и вздрогнул, размышляя, в какой роли здесь находится. Друга дома? Исповедника? Единственной живой души? Если бы у нее был аквариум, она бы рассказывала все это рыбке.
— Что у нее есть такое, чего нет у меня? — Иоанна громко высморкалась и посмотрела на Януша красными опухшими глазами. У нее начались проблемы с концентрацией взгляда на одной точке. Он послал ей сочувствующую, скупую улыбку в стиле «привет своим», но понял, что больше не может выдавливать из себя сострадание.
Его собственная душа слишком надломилась, чтобы подняться на высоты сострадания. Впрочем, если бы он имел хоть какое-то представление о том, что может ее утешить, мог бы принять то же лекарство. Потому ведь и пришел сюда, ослепленный собственной болью, отчаянно ища какого-то дружеского общества, не такого, как в его жизни, и оказалось, что увяз еще сильнее. А сейчас ему хотелось только уйти и не ранить ее еще больше. Ведь Иоанне отчаянно захочется доказать свою привлекательность.
Он выпил еще. Водка имела отвратительный вкус — солоноватый, с металлическим привкусом, как кровь. Выдохнул ацетоном.
— Я уже пойду, — произнес осторожно.
Она вытянула руки над столом, перевернув пустую рюмку, и коснулась его руки.
— Останься.
Он покачал головой, чувствуя себя скотиной.
— Это бы все еще больше осложнило.
Она насмешливо фыркнула.
— Понятно. А вы не любите усложнять. Только тут нет ничего сложного. Все очень просто: всё стерто в порошок. Всё.
Януш встал и молча надел пальто.
— Мужики! — с ненавистью произнесла она. — Вы все одинаковые.
Он кивнул головой.
— Да. Как негры для белых. Вам даже не хочется запоминать наши лица и то, чем мы отличаемся. Держись!
Он осторожно закрыл за собой дверь, а потом услышал, как с другой стороны о дверь разбивается брошенная с размаху рюмка.
Домой он возвращался на метро.
Стоял поздний вечер, людей в вагоне почти не было. Какие-то группки веселых подростков висели, уцепившись за поручни. Девушки в тяжелых ортопедических ботинках с миниатюрными рюкзачками и худые парни в очень широких кожаных куртках возвращались из пивных и дискотек, а влетающий по вентиляционным шахтам порыв ветра развевал их длинные прямые волосы. Януш закутался в свое пальто как в панцирь и прислонил голову к стене вагона. Он был один во всем мире, и ничто не могло этого изменить. За окном вагона, поблескивая техническими лампочками, мелькали серые стены туннеля, надвигалась очередная ночь, а за ней еще один гадостный день.
Она сидела с противоположной стороны в другом конце вагона, прямо у выхода. Он узнал ее, когда она повернула голову. Черные, кольцами спадающие волосы, выпуклые скулы, узкий нос. Губы, вечно сложенные для поцелуя. Глаза как два гаснущих угля, с бесстыдными огоньками. Вероника. Без сомнения. Он встал и направился в ее сторону словно загипнотизированный. Протиснулся мимо веселой балагурящей компании и увидел молодую женщину, направляющуюся в ту же сторону.
На ее лице был почти религиозный экстаз, она летела в направлении Вероники, как бабочка на свет.
Поезд остановился, обиженным голосом диктор назвал остановку, добавил еще, что двери открываются, и тогда Вероника встала и вышла. Он выскочил на пустой, холодный, отполированный перрон в тот момент, когда она уже пропадала из виду на эскалаторе. Побежал в ту сторону, слыша только лишь резкий стальной стук ее каблуков.
Вдоль перрона двигалась массивная машина с крутящимися щетками, напоминающая желтый танк из будущего. Она наполнила пустой вестибюль станции визгом электрического мотора, который поглотил звук ее шагов.
Когда Януш поднялся наверх, Вероника повернула за угол, в коридор на выход из станции. Он прошел мимо пустого киоска, свернул в том же месте буквально спустя две секунды после нее и остолбенел. Коридор до самого ведущего наверх эскалатора был пустой. Он сверкал гладкими пастельными поверхностями без ниш, в которых можно спрятаться, без дверей, через которые можно выйти, и иных укрытий. До выхода было метров пятьдесят, не считая ступенек, которые можно преодолеть за какие-нибудь четыре секунды, чтобы внезапно совершенно исчезнуть.
Это было абсолютно невозможно. Следовательно, у него были галлюцинации. Он свихнулся.
И пошел домой.
* * *
Они ругались из-за денег. Деньги словно для этого и созданы. Во-первых, они повсеместно. Их можно обнаружить в каждом деле и в каждой проблеме. Планы на каникулы? Новый свитер? Поход в кино? Будущее, скука, обед — все равно что. Каждое дело можно свести к деньгам, собственно, к их отсутствию. Для этого не нужен никакой особый талант. Кроме того, их придумали в качестве универсального мерила ценностей, и они прекрасно ведут себя в этой роли.
Вацек любит свою жену на две с половиной тысячи больше, чем ты. Обеспечение Кристины на тысячу восемьсот злотых больше моего. Материнство Анны более удачное и на четыре тысячи счастливее моего. Работа Войтека, продающего салфетки в рестораны всего воеводства, ценнее работы доктора наук в области генетики в четыре раза. Тем самым Войтек как человек в четыре раза лучше вышеназванного генетика. Человек, который зарабатывает меньше двух тысяч злотых, любить не может.
Можно даже коснуться психологического аспекта. Самое время измениться, вырасти и заняться взрослыми делами. Продажа салфеток — взрослое дело, а работа генетика — нет. Доказательство? Деньги: взрослые дела приносят суммы выше трех тысяч, а безответственные — нет. И так по кругу.
Каждая очередная ссора ужаснее предыдущей. Януш не умел ссориться. Просто не умел, как люди не умеют играть на флейте. Он
