– Конечно, надо напрямую! – встрепенулся Орвуд. – Ноги не казенные!
– Там же никто никогда не ходит!!!
– Ну будем первыми, подумаешь!
Не поверите – убедила!
И вместо того чтобы, как все нормальные, благоразумные существа, следовать знакомым караванным маршрутом вдоль побережья на юг, компания развернулась на девяносто градусов и двинулась вдоль подножия Тиорских гор на запад, к границе Чернолесья, в края незнакомые и неизведанные. На изданной типографией Конвелла карте они значились большим белым пятном. Что там делается, какие твари их населяют, что поджидает странника в пути – об этом не доходили даже слухи.
– Вот и хорошо. Будет материал для отчета, – сказала Меридит. – Мы ведь якобы в экспедиции, об этом нельзя забывать.
Бандарох Августус приоткрыл распухшие веки и снова опустил, так ничего и не увидав. Ослеп он или вокруг было темно, магистр не знал. Тихо поскуливая, свернулся калачиком, стиснул руками колени в безнадёжной попытке согреться. Сколько мучений может вынести простое смертное существо, гадал он. По его представлению, все мыслимые пределы были давно уже пройдены.
Начались его страдания еще в Сильфхейме. Ах, как чудесно жилось ему в доме сенатора Валериания, отца невоспитанной девчонки Энкалетте. Там было все, что душе угодно: удобная комната, изысканная еда, великолепная библиотека, умные собеседники и высоконравственные развлечения, даже маленькая магическая лаборатория.
Живи да радуйся. Отчего же смутная тревога завелась в его сердце? Вечерами, на закате, все манило, влекло куда-то, в малиновую даль…
Время шло, настойчивее становился зов, лишая покоя и сна, туманя разум. Иди… Приди… Он нужен нам… Сосуд нужен нам… Принеси его… Принеси… Чужие мысли сверлили, выжигали мозг изнутри. Ты нужен нам. Он нужен нам. Приди на Аддо. Мы ждем тебя на Аддо… Он не мог больше терпеть. Он взял черепаху-чернильницу и, влекомый чужой волей, устремился на Аддо.
Об этом путешествии сохранились смутные обрывки воспоминаний. Корабль под белым парусом. Серая вода за бортом. Зловещая двуглавая птица на мачте. Незнакомые хромые люди с непривычными именами. Они злые и хотели ему зла, но он шел к ним… И снова корабль, совсем небольшой. Он лежит, связанный как куль под низкой деревянной лавкой. Жестко и больно. Ноги не умещаются, торчат наружу. О них спотыкаются и грязно бранятся лысые хромые люди. Тошнит и хочется пить, жарко… Тухлая теплая вода, ее нужно лакать из миски по-собачьи, потому что руки скручены за спиной… Вонь от тухлой воды, несвежей рыбы и собственных нечистот…
Затем долгая тряска в телеге…
Потом его тащат в горы, на палке, как тушу зверя…
И будто малиновая пелена слетает с глаз – проясняется сонный разум, возвращаются чувства. Он видит старца в бурых одеждах, с черной повязкой на правом глазу. Старец похож на мертвого, и голос у него скрипучий, скучный-скучный: «Этого не убивать. Оставлю для забавы. В погреб его, да держать в чёрном теле. Срок наступит, ужо пригодится»…
Он кричал до хрипоты, плакал, молил… нет, не о пощаде. Только объяснить, кто они, что им от него нужно, за что ему такие муки, в чем вина. Неизвестность изводила хуже всего. Но нет, никто не внял его мольбам и слезам.
Прошло сколько-то времени – неделя, год ли – и снова его повезли, в крытом возке, на цепи. Стал звать на помощь – избили в кровь. Замолчал. Привезли, швырнули в темноту, на кучу гнилой соломы – сиди тут. Кормили – только чтоб не умер. Да, наверное, и умер бы уже, от тоски, боли и страха, если бы не тлела, как огарочек свечи, в самом потаенном уголке души безумная надежда. Верилось почему-то: те, другие, что привезли его на Сильфхейм, придут и спасут. Придут и спасут.
Дорога вдоль Тиорских гор была ничем не примечательной, разве что поначалу очень пыльной. Чудесная розовая пыль – северо-восточный ветер гонит ее с каменоломен. Сами горы невелики, скорее, высокие холмы, чем настоящие скалы. Хотелось верить, что никто злобный в этих краях не водится. Встретилось несколько сел с народцем мелким, желтым и остроухим. Они обрадовались пришельцам, будто дорогим гостям. А когда Меридит удалось столковаться с ними на писклявом присвистывающем наречии, пришли в такой восторг, что, казалось, последнее с себя готовы снять и отдать. Кормили, поили, одаривали, собирали снедь в дорогу. Так было в первом селе, и во втором, и в третьем.
– Чего это они веселятся, будто к ним кумовья приехали? – подозрительно спросил Орвуд. Его родной Даан-Азар никогда не отличался гостеприимством, и в теплой встрече гному чудился некий подвох.
– Они называют себя исп, – объяснила Меридит. – Исп прогневили своих богов, а те, в наказание, закрыли путь на восток. Уже лет десять сюда не заходил ни один путник, и сами исп могут отдалиться от своих сел лишь на день пути, дальше некая Сила их не пускает. Они, бедные, уже вообразили, что мир вокруг вообще исчез, остались они одни, обреченные на вечную изоляцию. Я рассказала, что с миром пока всё в порядке, вот они и радуются. Видят в нашем появлении добрый знак милости богов.
– Понятно, – кивнул гном. – Расплачиваются за хорошую весть.
Ну не верил он в бескорыстие!
– Хотелось бы знать, почему сюда целых десять лет никто не заходил? – насторожился Эдуард.
– А что кому делать в этой дыре? – был готов ответ у гнома.
Еще им встретился великан уриаш. Старик пас скот на склоне холма и помирал со скуки. Зазвал прохожих на огонек и не отпускал до тех пор, пока в деталях не ознакомил со всеми проблемами уриашского бытия. Был он по-стариковски многословен и забывчив, по нескольку раз пересказывал одно и то же.
– Боги Великие, какой занудный старец! – стонала потом Энка. – Спятить можно!
– Вот я на тебя посмотрю, какая ты в старости будешь, – защищала уриаша Меридит.
Неторопливый, спокойный, уютный дед-великан был так непохож на буйных дисьих старух, что вызвал у нее нечто вроде умиления.
– Он, бедный, может, тоже лет десять ни с кем не разговаривал.
Рагнар же морщил свой круглый, совершенно неаристократический нос, хмурил кустистые брови и подавленно молчал.
Он был очень высоким человеком, привык, в прямом смысле слова, смотреть на окружающих сверху вниз. А с великанами встречаться ему раньше не доводилось. Как странно, оказывается, чувствуешь себя, когда едва достаешь собеседнику до пояса! Неловко, шея устает голову задирать, раздражает тон великана, снисходительный, будто с малыми детьми разговаривает. Прямо треснуть хочется, хоть его и учили уважать старость. «Может быть, – думал рыцарь, усилием воли подавляя неблагородный порыв, – у гномьего народа именно из-за малого роста дурной нрав? Взять хотя бы Орвуда. Уж на что рослый для гнома, и то на голову ниже Ильзы. Остальные еще короче. Вот и важничают, нос задирают, хотят показать: мы-де не хуже вас, длинных. Тяжело им, недомеркам, приходится».
