— Но вы же меня так учили! Я помню это правило! — закричала Анна-Лиза. — Нельзя семью, нужно свободное одиночество!
— Я солгал. — после секундного колебания сознался учитель, — Для твоей же пользы. Я сам придумал это правило, для себя. Когда вынужден был выбирать между любовью и делом. Я не мог ограничить себя тремя встречами в месяц, как другие шемоборы, я хотел быть рядом с нею каждую минуту жизни. И тогда решил — всё или ничего. Кинул монетку. Выпало дело. Я до сих пор не уверен, что выбрал правильно. Теперь-то мне понятно, кто вертел монетку. И я пообещал себе: когда у меня появятся ученики, им не придётся так терзаться. Я скажу им сразу, что отношения невозможны. Нельзя — это проще, чем мучительный выбор. Наверное, я ошибся.
— А если вы опять обманываете, как невторая ступень? — тихо спросила Анна-Лиза.
— Поразительным образом устроены люди. Пока ты врёшь им в глаза, они верят тебе на слово. Стоит стать с ними честным и признаться в прежней лжи — и доверие пропадает.
— Значит, нет такого правила? — ухмыльнулась Анна-Лиза и подбросила две монетки. Потом, не глядя, опустила их в кошелёк. — Всё или ничего мне не надо. Я возьму всё и всё!
Пассажиры прибывшего поезда всё-таки догнали их, разлучили, запутали — даже попрощаться не дали. Эрикссон и Алиса оказались на улице, Анна-Лиза непостижимым образом обнаружила себя на платформе. Но уже ничто не могло её сбить. «Всё и всё, — весело повторяла она, шагая к парковке. — И то, и то. А не одно в пожертвование другому!»
Проводив Машу, букинист тщательно запер тайную дверь и поспешил вернуться к нелюбимым гостям. «С них ведь станется как-нибудь напоследок набедокурить», — запоздало подумал он. Открыл дверцу, отделявшую его апартаменты от магазина. Прислушался.
— И ещё разок, на бис! — лихо выкрикивала одна из старух. — Три-четыре! Я не вижу ваших рук!
— А-а-а! — отозвалась молодёжь.
— Так-то лучше! — одобрила старуха и заголосила: — Как на Ладожском вокзале …
Это было ужасно. Букинист сразу поверил в то, что он в одно мгновение способен преодолеть расстояние от двери до прилавка.
— Молчать! Что ещё! За! Какофония! — выкрикнул он и вперил свирепый взгляд в сестёр Гусевых.
— Решили, как на «Титанике», — ничуть не испугавшись этого взгляда, пояснила Марина, — Уходить на дно под музыку. А поскольку оркестра нет, пришлось нам отдуваться.
— На дно отменяется, — ответствовал старик. — Вместо «Титаника» будет «Летучий голландец».
— Отлично! Давно мечтала улётно курнуть в Амстердаме! — потёрла руки Галина.
— Я слыхал, что под старость люди иногда впадают в детство. Но чтобы в отрочество… — покачал головой хозяин. Больше ему было нечего сказать. Он вернулся за прилавок и стал наводить порядок: медленно, тщательно протёр столешницу, расставил по местам книги.
— Интересно, он нас всех одним шкафом придавит или каждому индивидуальный подберёт? — тихо спросил Шурик.
— Я бы хотел, чтоб на меня стеллаж с фантастикой упал, — так же тихо ответил Виталик. — А вы, народ?
— А мне вон тот нравится, — Лёва указал на этажерку с тонкими книгами в мягкой обложке. — А ты, Костя?
— Я бы предпочёл сейф, — Константин Петрович оставался верен себе.
— А я хочу домой, — сказала Наташа.
Букинист не обращал внимания на эту болтовню. Наведя идеальный порядок, он театрально откашлялся и сообщил всем заинтересованным лицам, что произошло некое событие. Это событие повлияло на его планы, но ситуацию только усложнило. Кто знает, сколько времени уйдёт на то, чтобы разрешить этот парадокс. Поэтому радушный хозяин сейчас закроет лавку, а гостям предлагает переместиться в его каморку. Там хоть присесть можно.
— На электрический стул, — закончил мысль Дмитрий Олегович.
— Прищемил бы тебя шкафом, но неохота разбрасываться по мелочам, — беззлобно сказал ему букинист.
— А и не утруждайтесь, дяденька! — выскочили вперёд сёстры Гусевы. — Прищемить эту гадлу мы и сами могём!
«Дяденька» как будто всерьёз задумался над их предложением. Сверился с листком, на котором было записано Машино желание. Покачал головой.
— Нет, не получится. Придётся и для него что-то придумать.
— Так мы пойдём? — осторожно спросила Наташа. — Раз щемить вы нас не будете…
— Куда пойдёте? Вам уже нельзя уйти. За мной, и не отставайте.
Нестройной колонной, на негнущихся ногах гости-пленники последовали за хозяином на жилую половину. Вторая ступень, казалось, полностью очеловечилась: даже Кастор перестал ухмыляться, даже Трофим Парфёнович шагал, ссутулившись, втянув голову в плечи.
Открылась дверца, закрылась дверца. Замерли стрелки часов. Всё вокруг словно погрузилось в сон, из которого можно было проснуться разве что в другой сон — но не в реальность.
Горел в печке огонь, и букинист размеренно кидал в него обрывки газет и рекламных объявлений. Он уже не был грозным, властным, страшным. Просто старик, больной старик. Но если присмотреться повнимательнее, да, если взглянуть на стопку бумаг в его руках, можно было заметить, что она не иссякает. Как будто хозяин жестом опытного шулера в последний момент спасал листок от огня и подкладывал его вниз, под остальные листы, чтобы через какое-то время снова достать и снова в последний момент выхватить из пекла. Он перебирал ненужные бумаги, как чётки.
Только что-то всё же сгорало в печке — огонь сыто потрескивал, мгновенно съёживались и чернели обугленные листы. Жутковато было думать об этом.
Букинист установил вокруг «безвременье» — создал в своей каморке небольшое ответвление от основного временного потока, так, чтобы за пределами помещения не прошло и секунды, а внутри могли свободно сменять друг друга годы, века, тысячелетия. Пока решение задачи не будет найдено.
Свободный дух позаботился о том, чтобы все остались живы, Маша — о том, чтобы никто не пострадал и команда не распалась. Но быть просто мунгами и просто шемобором они уже не могли, и не только потому, что узнали друг друга в лицо. Они увидели и услышали нечто такое, что невозможно видеть и знать существу, стоящему на первой ступени. Но всем им была гарантирована жизнь. И вот теперь они сидели в каморке букиниста: кто на полу, кто на диване, кто на связке с книгами. Лёва ловко вспрыгнул на порог перед тайной дверью, вообразив, что это окно, наглухо закрытое ставнями. Кастор змеёй обвился вокруг торшера, сообщив, что ему так удобнее думать. Даниил Юрьевич и Трофим Парфёнович прислонились к стене по обе стороны от входа, как уснувшие на посту часовые, и время от времени словно просыпались, глядели друг на друга — и снова погружались в сон. Видимо, безмолвно обсуждали очередной выход из ситуации — и отвергали его.
