Взвизгнула протестующим звуком насилуемой стали козья ножка, с придушенным скрипом напряглись пружины, и наконец тетива взведённого арбалета легла в прорезь.
— Болт вкладывается как обычно, ваша милость. Или поочерёдно семь штук вот в эту прорезь в обойме, — Питт призадумался о чём-то, но стряхнул с себя посторонние мысли.
Деловито и каким-то будничным тоном он показывал особенности конструкции гномьего оружия. Вот этот винт поправка на боковой ветер, а этим выставляется расстояние. Вот на этот лоток любой толковый магик наложит заклятье ускорения — и тогда, при правильном прицеле, снайперский арбалет способен поразить цель на тысячу шагов.
— А вот на эту полку под болтом накладывается второе заклятье — мы еле разобрались, — Питт ткнул пальцем в тускло блеснувшую площадку. — Можно огненное или…
Сержант сунул нос в свои записи, поводил по строкам пальцем и наконец кивнул головой.
— Ага, или дробления. Пёс его знает что оно такое, ваша милость — но по всему выходит, что с тысячи шагов можно одним удачным выстрелом вынести крепостные ворота или превратить в мясной фарш отряд тяжелобронированных рыцарей в полном облачении.
Барон слушал пояснения внимательно, и всё же можно было заметить, что порою мысли его витали очень далеко от этого грозного и прекрасного оружия. Вот и сейчас, налетевший порыв ветерка тронул волосы дворянина и вернул из каких-то довольно приятных, судя по мечтательному блеску в синих глазах, воспоминаний.
Здесь, на макушке башни, солнце хоть и палило по-летнему усердно, однако ветерок с лихвой компенсировал все эти неприятности. На расстеленной холстине блистал затаённой мощью гномий арбалет, верный сержант пояснял своему барону его устройство и принципы работы — а рядом, в ведёрке с колотым льдом из погребов исходил слезами запотелый кувшинчик лёгкого вина. И жизнь казалась если не прекрасной, то очень и очень к тому близкой.
— Чародейских болтов всего восемь, — Питт сокрушённо почесал в затылке.
А затем добавил, что хотя кузнец и магики из гильдии клялись, что ничего подобного они изготовить не сумеют, сходил он по совету мастера Ридда к такому себе ювелиру из переулка. Тот долго крутил своим примечательным шнобелем, рвал на себе волосы и рубашку, но!
— Он не сказал, что не сможет — он в конце концов назвал цену за каждый болт, который сумеет сделать. Но я таки выбил из него обещание первый, на пробу сделать к утру.
С этими словами сержант развернул вынутую из-за кольчужной пазухи тряпицу и осторожно развернул её. Барон нахмурился, когда под полуденным солнцем блеснуло чернёное серебро. Да уж, цена тут и в самом деле будет немалая… но что такое деньги, если удастся сэкономить нечто куда более ценное — человеческие жизни? По крайней мере, своих людей.
Руки барона осторожно вложили новенькое изделие в лоток уже взведённого арбалета, а сам он вопросительно взглянул на сержанта.
— Всё верно. А теперь, ваша милость, я распорядился на самой дальней отсюда башне сколотить из досок что-то вроде мишени, — хмурый Питт указал на возвышавшееся с противоположной стороны замка мощное сооружение со следами недавних ремонтов, на зубчатой верхней площадке которого и в самом деле виднелось что-то большое и несуразное. И хотя стрелять пришлось бы между шпилями дворца, риск для привыкшего иногда заглядывать смерти в глаза человека представлялся вполне умеренным.
Питт подсказал расстояние — четыреста пятьдесят шагов, плюс один щелчок поправки вправо на лёгкий ветерок. Барон выставил винты прицела и, заметно волнуясь, уложил приклад арбалета на плечо. Миг-другой, пока в т-образном прицеле появилась верхушка башни и выросла вдруг до непонятных размеров, а пальцы мягко вжали спусковой рычаг.
Казалось, время замерло мухой в этом вязком мареве расплавленного и неистового солнечного света. Но уже крутанулся увлекаемый рычагом орех, прорезь которого удерживала тетивой молчаливую ярость пружин. Искоркой, словно от кресала, вспыхнуло первое из наложенных старичком-целителем заклятий — и вся эта могучая сила с радостным рёвом выплюнула вперёд недлинный и какой-то даже несерьёзный серебряный стержень…
— Ого! — приложив ладонь ко лбу козырьком, барон с радостным изумлением смотрел, как на вершине противоположной башни сам собою вспух огненный цветок, а по сторонам его величественно разлетелись обломки досок и какие-то чадящие тряпки.
Спустя миг в тело толкнул удар, а по ушам хлопнул донёсшийся грохот далёкого взрыва. По двору испуганными тараканами заметались солдаты; теряя свежепостиранное бельё из корзины, вприпрыжку пробежала Камилла в белом чепце и переднике, а в окнах дворца замаячили бледные лица испуганных челядинцев.
Грозный и величественный барон Шарто хохотал заливисто и задорно, словно удачно попавший комком грязи в соперника мальчишка.
— Да, вот теперь я верю, что у нас что-то и получится!
Он утёр выступившие слёзы радости и поперхнулся, глядя в хмурое лицо своего верного друга. Мало того, на загорелом лице вельможи, ещё только что лучившемся неподдельной радостью, проступила некоторая бледность — Питт с каменным выражением, пряча глаза, отцепил со своего плеча сержантский значок и положил его перед своим бароном.
Мало того, вояка вынул из чехла блистательную булаву гномьей работы. Погладил её нежно, словно навсегда прощающийся с возлюбленной мужчина, а потом резко, выворачивающим движением крутанул за рукоять.
Если оружие умеет плакать и рыдать, то наверняка в застывшем полуденном воздухе раздался именно этот стон. Пролетел в вязкой недоумённой тишине — с тем, чтобы угасло обернувшее булаву сияние. И уже пустое, погасшее и никого не считающее своим хозяином оружие мягко легло на холстину рядом с арбалетом.
— Я сделал всё, что обещал. А теперь… Я более не желаю служить у вас, господин барон Шарто, — голос Питта звучал глухо, искажённо, а глаза предательски заблестели, когда он всё же пересилил себя и наконец оторвал ладони от столь великолепного и успевшего полюбиться оружия.
С яростным рычаним барон затряс того за могучие плечи, словно безвольно обмякшую куклу.
— Что? Из-за какой-то бабы… ты предал меня, Питт!
Однако из бледных, стиснутых губ бывшего сержанта не донеслось ни звука, ни обвинения, ни стона измученной души. И в конце концов барон оставил его, отвернулся с искажённым от ярости лицом, задрал его вверх — так, что солнце высекло золотые искры из глаз и казалось, ударило ими прямо во вспыхнувший от того мозг. И немало прошло времени, пока с вершины башни в проём отворённого люка вниз не раздался зычный и невозмутимый как прежде голос полновластного сюзерена.
