— "В одном царстве, тридевятом государстве, жил да был…"
— Какая здоровская сказка…
— Ну еще бы. А теперь я покажу тебе маленькие буковки.
— Думаешь, у меня получится их запомнить?
— Знаю, что получится.
— И я научусь читать?
— Да. И сможешь сама прочесть "Удивительные деяния и события глубокой древности". И кучу других книг.
— Тогда я буду должна тебе еще одно спасибо.
— Не только мне.
— А кому еще?
— Книжке, по которой мы будем учиться, столику, на котором она будет лежать, и тому мудрецу, который придумал буквы и научил всех остальных.
— Я обязательно скажу им всем спасибо. Можешь не сомневаться.
— Даже и не думал. А теперь смотри…
— Ого! Хью! Привет! — навстречу Шарцу направлялся герцогский конюх Джонни, детинушка столь огромный, что смело мог бы носить своих подопечных коней, просто положив их за пазуху.
— Ничего себе "Джонни"! — вслух удивился Шарц, впервые завидев конюха. — Да ведь если такого Джонни напополам развалить, а половинки еще раз напополам, так даже и тогда получатся четыре Джона — а никак не четыре Джонни.
Удивление приняли за шутку. Ну ведь и правда же, Хью, — он кто? Шут. Так ему, значит, и положено шутки шутить да насмешки строить. А удивляться ему никак не полагается. Где это слыхано, чтоб шуты чему удивлялись? Для них, известное дело, ничего святого нет. А шутка очень даже ничего себе. Вовсе даже забавное дело дразнить огромного добродушного парня:
— Эй, Четыре Джона, одного из вас к герцогу кличут — вот только запамятовал, которого! Или:
— Эй, Четыре Джона! Ты лошадей уже поил? А навоз чистил? Да? Так поди помойся, дурень, а то трех Джонов ты, похоже, вымыл, а от сапог четвертого, сдается, слегка навозом припахивает!
Вскоре шутка окончательно превратилась в прозвище.
Джонни никогда не обижался на развеселые подначки, а самим прозвищем вроде бы даже гордился. Во всяком случае, тех, кто теперь пытались называть его по-старому просто Джонни, он вежливо, но твердо поправлял, напоминая, как именно его зовут, — отныне и пока конюшня стоит.
— Что я слышу, Хью! — продолжал тем временем Четыре Джона. — Говорят, ты этого мерзявку Томаса отмутузил?
— Было дело! — ухмыльнулся Шарц.
— Так это же здорово! — душевно обрадовался конюх. — Говорят, поганец до нашей Полли лапки свои лягушачьи протянул, а ты его так вздул, что больше и не надо, верно?
— Верно, — кивнул Шарц. — Во всяком случае, добавки он просить не стал. Так что, думаю, ему хватило.
— За это надо выпить! — решительно отметил конюх. — У меня пиво есть. Пойдем?
— Пойдем.
— Этот самый Томас — гад известный, — повествовал Четыре Джона, размахивая полупустой пивной кружкой. — Ко мне тут, понимаешь, аж три девицы бегают. Как звать, уж прости, не скажу — честь дамы, она и в конюшне должна строго блюстись. Вот.
— А как же иначе, — поддакнул Шарц.
— Девицы ж, они как и лошади… ласки требуют, — продолжал Четыре Джона. — К ласке тянутся. К пониманию, опять же… Их понимать нужно. Вот. А Томас этот… позор естества какой-то… и грубиян настоящий! Пришел как-то ко мне и говорит, гад, я тебе, мол, вина принесу хорошего, с герцогского стола, значит, и еды какой-то… заморской, чтоб у него руки отсохли, у ворюги, а ты, говорит, со мной девицами поделишься — подглядел, мол, как они ко мне шастают. Ну я ему и говорю, значит, чтоб он шел отсюда, пока еще на ногах стоит, да не приходил больше, а то я его ненароком могу в нужнике утопить, с подтиркой перепутав. А что до вина, так не нищий, сам купить могу! Слава богу, не блюдья лизать обучен. Ремесло имею. Так ему и сказал. И чтоб даже не мыслил, что я ему за какое-то вино, да еще и краденое, своих подружек продавал! Они мне, между прочим, и не принадлежат даже. Их воля — сюда бегать. А он — пошел вон! Сам вор — и меня в воры запрягать?! Он тогда аж позеленел от злости, но ушел сразу. А потом как-то жду подружек, а их все нет, я вышел, иду, слышу — писк какой-то, возня в потемках, смотрю, этот поганец моей Элли руку вывернул и под юбкой шарит, а Марта с Джесси его от нее оторвать пытаются. Тут я ему и врезал. Подошел и врезал. Так дал, что он от меня через весь двор летел, аккурат до нужника того… Жаль, не долетел немного.! Слабовато я его. Побоялся насовсем убить. А он — ничего, живой. Девчонок моих больше не трогал, правда. Зато мне вредить повадился. И не явно, а тайком. То в кашу наплюет, то в мед соли насыплет.
Да так ловко, стервец, безобразит, что и не подкопаешься под него. Принесут с кухни еду, вроде все, как должно, а на деле — сущая пакость выходит. Так что, сам понимаешь, брат, хорошо это, что ты ему тоже врезал. Если его все бить станут, может, он совсем уйдет? Или хоть гадить перестанет?
— Хорошо бы, — с надеждой промолвил Хью. — А как это ты с тремя подружками сразу управляешься?
— Так я же не кто-нибудь, — с ухмылкой подмигнул великан. — Я ж — Четыре Джона! Мне трех даже и маловато вроде. Вот думаю четвертую заводить. Попросил уж Марту, Элли и Джесси, пусть подыщут хорошую. Девчонки обещали… Да ладно, что это мы все о девчонках? Ты, сдается мне, и сам не промах. Пойдем, я тебе лучше коней покажу. Потому что кони… это, брат, понимать надо… Это не просто так все устроено. Еще по кружечке и пойдем. Пойдешь?
— Конечно, — легко согласился Шарц.
Шарц стоял и смотрел на грозу. Гроза жевала морковку и смотрела на него большими карими глазами.
Когда Шарц впервые увидел лошадей, он никак не мог понять, на что же они похожи. В одном только не сомневался — их создал бог. Какой криворукий болван сляпал людей с гномами — это еще очень большой вопрос. Ох уж эти несуразные создания, вечно с ними сплошные проблемы с вопросами — причем, увы, без решений и ответов. А вот лошадей… лошадей точно создал бог, и это едва ли не лучшее, что у него получилось. Самым прекрасным были, конечно, звезды; рассветы и закаты тоже удались на славу, не придерешься. Добрая работа, гномская. Шарцу даже представился на миг живущий на небе гном, который старательно кует себе все эти рассветы-закаты, а потом с тоской смотрит, что же всякие люди с гномами на фоне этой красоты выделывают. А потом вздыхает и кует по новой. Ну должна же эта красота хоть как-то отзываться в сердцах! Ну не сейчас, так хоть через тысячу лет!
А теперь вот — лошади. Шарц долго не мог понять, на что же они похожи, пока раз не стряслась огромная гроза. Шарц был совершенно очарован могуществом стремительно несущихся облаков, яркими секирами молний, ласковой песнью грома и тем, как под ногами чуть дрожит, словно бы мурлыкает, земля. А воздух… никогда он еще не дышал так свежо и пьяняще… когда искры невозможной легкости пробегают по коже и кажется, что, стоит оттолкнуться — и взлетишь туда, к грозным грозовым облакам, что сталкиваются друг с другом в радостном кличе, сливаются в страстных объятиях и их могучий рык пробуждает все живое.
