Снилось проклятие, перевернувшее жизнь города, превратившее его в чудовище. И ни на гран не приблизившее новый город и новых его жителей ни к святости, ни к чистоте, ни к просветлению.
Снились люди, ушедшие в леса, снились звери, вышедшие из лесов.
Вот проезжий гость скандалит в гостиничке при трактире "Весёлая крыска". А люди смеются над чванливцем, заявляющим, что он пророк и святой человек. Они-то знают: святые люди в гостиницах не живут. Они все где-то там, в иных землях, ходят по облакам. Нельзя говорить: вот он я, пророк, целуйте мои башмаки, ибо я лучше вас, чист и свят. Нужно чтобы люди друг другу говорили: видишь вон того человека, пророк он, велики его дела и тянется к нему стар и млад, хоть с виду он и совсем обычный. А трактир стоит в людном месте, вести об одноглазом чудаке разлетаются быстро. Всякому лестно поддразнить самонадеянного чужака, выдающего себя за пророка.
Слово за слово — склочный гость разошёлся: ругается, плюёт на макушки, грозит зевакам из окна Числом Зверя и другими страшными карами. Посохом машет. А никто не боится, как он ни надрывается.
И в гневе покидает гостиничку одноглазый пророк, уходит по мосту на рудничный тракт.
Вот поляна в лесу, неподалеку от реки. А на поляне — игрушечный город, выстроенный приличным с виду человеком. Есть там и речка-бороздка, и мост-щепка, и тринадцать башен-веточек, и дворец-коряжка около моста. Хищно улыбаясь, снимает с себя пояс святой человек, обвивает его вокруг построенного городка и начинает выплевывать слова, меняющие мир.
Слово за словом — вот и проклятие произнесено. Ведь пророк не из тех людей, что бросают слова на ветер. Замыкает невидимый Пояс Безумия проклятый город, отрезает его, отдаёт во власть луне. Созданы правила игры для новой игрушки. Смешиваются люди и звери.
И смеётся пророк своей шутке, безжалостно топча башмаками игрушечные башни.
Возвращается обратно в трактир и объявляет, что незамедлительно покидает это сонмище грехов, лучше заночевать в пути, сделав привал у дороги, чем остаться хоть на ночь в таком гадючнике. Никто не печалится, все предвкушают новый скандал: пока склочный гость гулял, в гневе оставив окно нараспашку, уличные воришки пробрались в номер, украли красивый замшевый чехол с астролябией и подзорной трубой внутри.
Но постоялец на удивление тих и благостен. Только счёт за постой на пол кинул и походил по нему, посоветовав трактирщику отыскать воров и оставить похищенное себе в качестве оплаты.
Теперь в гневе трактирщик — он багровеет и кричит, что свет не видывал подобного скряги и склочника, и что он ещё поквитается за убытки, не посмотрит, что постоялец из учёных людей.
Одноглазый гость лишь улыбается кротко: он-то знает, что, повинуясь смутному зову, к городу подходят звери, и вскорости грядёт побоище. Подбирает затоптанный счёт, пишет на оборотной его стороне Предсказание про Артефакт и всё остальное, и с издёвкой вручает хозяину заведения.
Трактирщику становится понятно: он не решается больше связываться с сумасшедшим — пусть отправляется на все четыре стороны, убытку будет меньше. Проживём и без его денег.
Покидает экономный пророк, очень довольный собой, отравленное проклятием место.
Лес, ночь, полная луна улыбается с небес. Волки, идущие в город, чтобы стать людьми, нападают на одноглазого путешественника, и жизнь его обрывается. Но люди, пробуждающиеся в волках, соображают, как с умом использовать останки и вещи пророка.
И мёртвая голова ложится в основании проклятого города, и вырастает шиповник по границам, и рокочет подле Волчьих Могильников ЗвеРра-река…
Скреплённое смертью проклятие делается прочнее во сто раз, ни пешему, ни конному, ни крылатому не пересечь Пояса Безумия, не миновать серебряный шиповник.
Злая шутка становится жизнью. Ужас царит в городе по ночам. Всяк приспосабливается, как может.
Годы идут в заколдованном месте, высятся на одном берегу башни ЗвеРры, киснут на другом лачуги мышей. И пропасть между ними и городом глубже речного русла. Капля за каплей копится ненависть.
Сломаны решётки в подземельях Оленьего Двора. Отверженные проникают в святая святых ЗвеРры и выплёскивают свою злобу на дворцовые плиты вместе с кровью оленей. Но даже похищение Артефакта не делает из звеРриков звеРрюг. Артефакт уничтожен, но для кислых мышей ничего не поменялось.
А город неуклонно сходит с ума, отсчитывая луны, оставшиеся до конца. И гибнут в нём один за одним люди, призванные ЗвеРрой на помощь.
И нет надежды.
День
Марк бы не удивился, застав по пробуждении мельницу обезлюдевшей: он-то, как ни крути, обречён, а у остальных есть шанс выжить, если они уйдут к своим.
Но, когда он проснулся первый раз, ничего не изменилось: было раннее утро, с одного боку сопел росомаха, с другого — Птека.
Марк выполз, чтобы сходить на двор по малой нужде. Около кроссовка стояла склянка с птекиным самогоном.
Занавеси над кроватью были подняты, Диса и Илса крепко спали.
Ниса сидела у южного окна и тихонько вышивала звездочку за звездочкой на синем шёлке. А за столом работал архивариус.
Марк, прижимая кроссовки к груди, в одних носках тихонько вышел на лестницу. Сделав свои дела, вернулся, глотнул из склянки, заполз в свою берлогу и снова уснул. Теперь без сновидений.
Проснулся к вечеру.
На мельнице пахло пиршеством: пирогом и жарким с грибами, яблоками и травяными настойками. Птека знал, как выманить Марка из-под кровати. Лисички, беззаботно шебеча, накрывали на стол. Одеты они были по такому случаю в кокетливые кружевные фартуки и белоснежные чепчики.
Взлохмаченный, помятый Марк выбрался, хмуро огляделся.
Сначала не понял, что это такое с кроватью, потом сообразил: Ниса закончила вышивку, разложила шёлковое полотнище на самой большой плоскости в комнате. Марку в его мрачном настроении сразу вспомнились мраморные саркофаги усопших полководцев, прикрытые полковыми знамёнами.
Мгновение спустя он устыдился собственных мыслей: столы в комнате не такие уж и большие, не на пол же Нисе было стелить готовую работу, сам же просил не бросать вышивание. Подумаешь, поспал, накрытый знаменем, делов-то.
— А по какому случаю пир? — спросил он, протирая кулаком заспанные глаза.
— Знамя будем вешать! — отрапортовал Птека. — Видишь, готово уже. Надо отпразновать его создание.
— Всё понял, иду умываться, — зевнул Марк.
— Там Графч, наверное, всю воду слил, — успел наябедничать Птека. — То вообще не мылся, то наоборот.
