— Ну… они сначала за кораблем гнались, потом на остров Затупленный Серп высадились… но беженцы и селяне успели перебраться в укрепление на скале… Так, надо с самого начала рассказывать.
И рассказал. Было и проще, и сложнее, чем с Квирасом: с одной стороны, не приходилось думать вместо Панха, он сам все обдумал, с другой стороны, у него оказалось много мелких тайн. Не припрятанного золота или подлых поступков — нет, в этом отношении Панх был чист — а страхов, переживаний и желаний, которых стыдился. Порой тайны казались глупыми даже Ресу, побывавшему у Панха в душе, можно было спокойно выдавать их кому угодно, не осудили бы. Подумаешь, съел в детстве последнюю сушеную грушу, не поделившись с сестрой, а застряла вина в душе, как стрела с гарпунчиком. А порой стыдился того, чем можно гордиться, к примеру, защитил женщину от пьяного рудокопа. Да, испугался поначалу, так тем более молодец, что пересилил страх.
— Негусто, — досадливо покачала головой Леск.
Действительно. Почти ничего важного не узнали — и без того уже слышали рассказы, как беженцы хитрыми путями покидали империю, как потом отбивались от разбойников, как устраивались. Ну, выяснили, что Эйка, подружка Леск, жива. Еще Рес вспомнил кое-что, чему Панх не придал значения — после боя с разбойниками легко раненый наемник сказал Шиск: «Хорошо, оберег у меня настоящий, так бы гореть мне». Панх посчитал это суеверием, однако плохо он знал наемников — у них обычаи свои, особые, если кто и суеверен, то не признается. Разве что оберег и вправду защитил, причем все это видели. Видимо, морские разбойники освоили какое-то огненное колдовство, пожалуй, собирались им достать беженцев на скале. А потом против наемников попробовали, но тех обереги защитили. Год назад Рес подивился бы (Леск вряд ли), а сейчас привык, что колдовство действует, и все сильнее. И теперь уже ничего странного нет, что даже среди морских разбойников появились колдуны, а наемники обзавелись оберегами. Спросил о другом:
— И как же это обереги от огненного волшебства защищают? От волшебства разума, понятно, как — ему сперва в разуме угнездиться надо, так оберег и мешает. Но огненное не такое, его же, когда выпустишь, то оно и есть огонь, сколько я понял, так оберег, стало быть, от любого огня спасет? От пожаров, там?
— От уже освобожденного огня не спасет, но колдун, пожелавший направить огненное волшебство против носителя оберега, теряет силу. Не навсегда, и не всякий колдун. Можно и обмануть оберег.
— А ты можешь?
— А, я как раз, из не всяких — обереги не действуют против чистых душ.
— Вон, значит, как. Ты уж, тогда, береги чистоту души на всякий случай.
— А ты уж, как посредник, проследи, чтобы я берегла.
Рес ничего обещать не стал. Душа такая штука, что ее даже мыслью случайной можно обелить или очернить, а над мыслями волшебство разума, и то полной власти не дает.
— Заклинание как, действует еще? — спросил Рес.
Леск резко повернулась:
— Да… ты считаешь — стоит?..
— Да вроде никакой опасности нету, кроме как спиться. А мы ничего особо не узнали, выходит, что зря старались. Особенно, если сейчас бросим это дело. А если не бросим, то получится, что и эти два раза не зря были, а вроде как пристреливались мы.
— И в кого же ты хочешь… вселиться?
— В кого-то, кто знает много — в начальство какое-то, повыше. Хотя и средние начальники много знают, еще и неизвестно, с кого больше пользы.
— Это очень сильно зависит от того, что нам нужно узнать.
— Да чего там — самое важное, это что там за война в других мирах идет, никто ж ничего не знает, и от волшебных зеркал толку нет!
— Про колдовство нужно узнать. Только в колдуна лучше не вселяться… на всякий случай сосредоточься на этом. А еще важно, что с нашим народом — из-за чего нас преследовали в империи. Нет, важнее — теперешние замыслы имперских властей насчет побережников. И насчет нас с тобой.
— И то верно. Ну что, попробуем на начальника поохотиться?
Леск задумчиво куснула губу, покачала головой с недовольством. Но вздохнула:
— Сосредоточься на этих вопросах.
* * *
— Тебе повезло, что во время войны запрещены поединки, — с подчеркнутым спокойствием говорил имперский дворянин, глядя в глаза степняку. — Я первый меч Устричного залива.
Степняк лишь усмехнулся, и Тарджи облегченно выдохнул — продолжи степняк оскорблять Империю, пришлось бы его с дворянином разнимать. А то и вешать обоих, как сам же и грозил. Однако рано Тарджи успокоился: ехавшие рядом вольники принялись переговариваться. По-своему, но кто поручится, что дворянин их языка не знает, тем более, что он сродни речи предгорников, которые в Империи живут?
— А чего это означает — первый меч? — строил из себя дурня обвешанный оружием дюжий вольник.
— Так у них же в Империи все исчислено, — важно объяснял его дружок, невысокий, но плечистый, с притороченным к седлу луком в рост человека. — Каждый куст в свитки внесен. Этот, стало быть, первый по списку вышел. Подсуетился, чтобы на виду быть.
— А чего меч? Он же человек, вроде.
— Так у них в Империи испокон все путают. То человека мечом запишут, то гуся императором.
— Хватит! — гаркнул по-командирски Тарджи. — А не то в развале войска обвиню, а это пособничество врагу!
Вольники зло зыркнули, но на что большее не решились. Уважают.
Угораздило же Тарджи попасть в командиры разноплеменного отряда — имперцы, степняки, алмазники, да еще и вольники, которых одних бы хватило, чтобы самого спокойного начальника довести до буйства. Были времена, полагал, что вольница верховьев Горькой это легенда такая. Вольники тоже удивились, что в войске Закатных островов есть конница, хотя Тарджи в ней как раз служил и не видел в службе своей ничего удивительного. Хотя правда, что мало их, морских конников. Пока еще лошадей приучают через корабельный борт прыгать и к берегу выплывать, где надо, сколько их до водобоязни пугается или вовсе тонет, порой со всадниками. К тому же не всякий берег для такой высадки подойдет, и не на всяком острове от конницы больше толку, чем от пехоты. Зато уж если есть толк, то много, потому бойцов в морскую конницу набирают самых лучших, и оружие из казны выкупают отличное — имперские дворяне завидуют — и платят простым бойцам вровень с пехотными десятниками. Тарджи служил смолоду, справлялся. Пять раз в потешных высадках участвовал, раз — в настоящем деле, когда князьки на острове Желтый Лист до крови перегрызлись, утихомиривать пришлось. Высаживались не вплавь, а в порту по сходням, зато потом всю войну конники за разведку отвечали — самое опасное дело. Насмотрелся всякого, особенно, когда князьки объединились против армии, а крестьяне взбунтовались против князьков. До Желтого Листа Тарджи думал всю жизнь служить, а потом засомневался, не уйти ли, как срок выйдет. Соблазнили остаться — должностью десятника. Поскольку морских конников мало, то выслужиться им очень непросто. Уж выше сотника Тарджи дослужиться не рассчитывал.
