— И глуздырю ведомо, — ответил Зорко, — что есть Правда у каждого рода и языца, и у всякого своими богами данная. А коли судим по единому слову, то и в согласии я со своим родом. Я не изгой, а путник, и по слову Правды своей живу.
— Много ты слов сказал, — опять явил улыбку вельх: должно быть, доволен остался. — Выходит, словом едины люди?
— И словом, — согласился Зорко.
— Если я заговорю на языке вельхов, как ты меня поймешь? — опять стал допытываться Лейтах.
— Толмача призовем. А еще можно руками показать или нарисовать, — пожал плечами Зорко.
Он помнил, как, когда только начал ходить посмотреть на мимоезжие обозы, не зная ни слова на ином наречии, объяснялся с калейсами и вельхами жестами или чертил палочкой по земле, когда было и вовсе непонятно.
— Если твой чертеж будет красив, поймут ли тебя лучше? — тут же прицепился к слову вельх.
— Когда разберутся, что к чему, то и увидят, красиво или напротив, — рассудил Зорко. — А коли несуразно чертить, то не то что не залюбуются, а и не поймут ничего и смотреть даже не станут. Чего ж проще? — удивился в конце концов венн.
Ответом Лейтаха, к удивлению Зорко, был веселый, от души, смех.
— Попадись тебе шо-ситайнский демон, загадывающий загадки, он бы лопнул от злобы! — воскликнул вельх. — А я смеюсь, значит, я пока далек от бездны!
Зорко тут же вспомнил шо-ситайнских стражей, охранявших покой Пироса. Попадись им какой демон, он бы не от смеха лопнул, а от сабель.
— Пойдем, я провожу тебя к наставнику Геллаху, — отсмеявшись, уже серьезно сказал Лейтах. — Он будет говорить с тобой. Но пусть оставит тебя волнение: ты принят в ученики.
Вельх поворотился, чтобы отворить дверь, ведущую в покой, выстроенный на палубе.
— Погоди, — остановил его ненадолго Зорко. — Ты меня сейчас разными словесами испытывал, все ждал, что я на твои речи отвечать стану. По тому ли решил, что я достоин учеником Геллаха быть?
— Нет, вовсе нет, — просто отвечал Лейтах. — Геллах берет в ученики любого, кто просит об этом. У Пироса он видел то, что способны создать твои руки. Но он должен знать, чему следует учить тебя.
— И чему же? — недоверчиво спросил Зорко. — Или он слышал, что мы тут говорили?
— Он заранее сказал, каков ты. Я лишь убедился в том, что он прав, — развел руками Лейтах. — Но войдем же!
Он распахнул дверь, и перед ними открылась светлая горница. Свет проникал сюда из небольших оконец, забранных стеклом. Но больше всего света давало большое прямоугольное окно в потолке крыши. Стекло это было до того чисто, что нависавший над покоем Геллаха парус был ясно виден каждой своей складкой и каждым стежком.
Геллах сидел у стола на небольшой скамеечке за раскрытой перед ним огромной книгой, испещренной мелкими округлыми буквицами — аррантскими. Рядом лежала такая же книга, но место, на котором была она открыта, было пусто, и теперь Геллах сам, вооружась тонким пером и маленькой блестящей стальной рогулькой, вычерчивал что-то по пустому пространству листа. Одна нога рогульки твердо устанавливалась в нужную точку, другая же, повинуясь тонким и точным движениям длинных пальцев мастера, выписывала круг.
Завершив движение, Геллах встал и обратился к вошедшим.
— Входи, Зорко, и садись, — пригласил он венна. — В чем убедила тебя беседа, Лейтах?
— Ты был прав, Геллах, — отозвался провожатый Зорко.
— И в чем я был прав, Лейтах? — тут же опять спросил наставник.
— Не выходя со двора, можно познать мир, — не задумываясь, откликнулся Лейтах.
— Но чтобы понять это, надо доплыть до Шо-Ситайна, — усмехнулся Геллах. — Благодарю тебя, Лейтах, ступай, — добавил он мягко.
Слегка поклонившись, Лейтах затворил за собой дверь.
Зорко, слушая вельхов, тем временем посмотрел, что там за круги чертил Геллах на странице. По тонкой коже вились, перетекая друг в друга, бесконечные и безначальные кольца, то раскручивающиеся посолонь, то свивающиеся наоборот. Окружности эти, сочетаясь с линиями и диковинными округлыми фигурами, заполняли пустой лист по краям, оставляя середину пустой.
— Это аррантская рукопись, — пояснил Геллах, увидев интерес Зорко к лежащей на столе работе. — Она говорит об искусстве соразмерного изображения людей, животных и предметов, а также чертежей земель. Я пытаюсь переложить ее на язык вельхов и снабдить приличными для ее смысла рисунками.
— Ты будешь учить меня аррантскому? — спросил Зорко.
— Всеобязательно, — кивнул Геллах. — Язык Аррантиады звучен и прекрасен. Иной раз я думаю, что дивное мастерство аррантов суть плод от красоты их языка, а не язык — росток красоты аррантских изображений, как полагают многие.
— Я не знаю. У меня есть книга на языке аррантов, но я не могу ее прочесть, — поведал Зорко. — А без того я не разумею тех картин, что в ней помещены.
— Я научу тебя аррантскому. Прости мне мою неосведомленность: умеет ли твой народ записывать изреченное? — осведомился Геллах.
— У нас есть буквицы. Ими записана наша Правда.
— А что еще, кроме закона? — продолжал выказывать любопытство вельх.
— Грамоты пишут, если из рода в род надо передать важное или договориться о чем, а договор скрепить перед богами, — объяснил Зорко.
— А для иного?
— Для чего же еще? — пожал плечами Зорко. — Я пока сам думаю, что это арранты в таких толстенных книгах пишут?
— А как же передавать знания? Как делиться с другими тем, на что вразумили тебя боги? — вопросил Геллах.
— На то матери рода есть, кудесники и просто старики да родители. Наставники еще, — рассказал венн, удивляясь немного неосведомленности мастера. — Лепо ли на такое буквицы изводить? А на что боги нас вразумили, то и передаем из века в век.
— А если что новое узнаете? — опять спросил вельх, и Зорко показалась хитринка в его взгляде.
— Что боги и предки дали, то и добро. Иного не ведаем. Так матери рода говорят, — отвечал Зорко.
— Разве боги всем дают одно? Почему ж люди столь разные? — принялся выспрашивать Геллах, как только что делал это Лейтах. Но наставник делал это по-иному: Лейтах пытался, получив ответ, доказать что-то. Геллах просто желал знать.
— И одно дают, и располагают розно, — отвечал Зорко. — Что дадено тебе, сам с тем и живи, а другим и так видно будет, каков ты есть.
— Так ли ты поступаешь, как сейчас сказал? — спросил вельх, опять усаживаясь на скамью за столом.
Зорко задумался ненадолго.
— Нет, — честно отвечал он. — Однако и то по мне видно. Да и ты вот спросил — не зря, видать.
— Не зря, — согласился вельх. — Мир мудро устроен. Если боги захотели говорить через тебя — говори; если нет — слушай, что говорят те, кому это дано, и передавай тем, кто не слышит. Я научу тебя словам. Что говорить, и говорить ли вообще, ты решишь сам. Теперь твой черед. Можешь спрашивать меня о чем угодно.
