Бурмасингер Фафут блаженствовал в небольшой холостяцкой берлоге, заваленной подшивками «Красного зрачка» и «Королевского паникера», журналами с жизнеописаниями чемпионов Кровавой Паялпы, комплектами развлекательных картинок с выдающимися красавицами разных стран — тут необходимо уточнить, что красавицы не огорчали зрителей чрезмерной скромностью, целомудрием и проблеском мысли в глазах, коий так мешает вдумчивому изучению деталей. Почетное место в шкафу занимала обширная коллекция бесполезных жестянок, а также отменный набор для Криминальных Помыслов, созданный лучшими специалистами Кассарии три века тому. Мохнатая, местами потертая, но удивительно мягкая, насквозь пропахшая пирожками с хупусой и хухринскими блинчиками шкура бомогога лежала на кровати вместо одеяла. Куча ярко иллюстрированных приключенческих и детективных романов, добротный бар с богатым ассортиментом напитков и картина «Люкумболь Саласан да Кассар решительно изгоняет свою тещу из Кассарии на веки вечные» с ломающей руки усатой тещей и выцветшим, но ужасно убедительным Саласаном довершали список предметов, необходимых для тихого бурмасингерского счастья.
Ну а граф да Унара стал единовластным обладателем пяти комнат, соединенных потайными ходами с покоями короля и Зелга, кабинетом с кучей говорящих секретеров, отзывчивых шкафов с прекрасной памятью, которые до буковки помнили, что и на какой полке лежит; неизвестных портретов магистров и командоров самых таинственных рыцарских и магических орденов континента, а также письменного прибора, принадлежавшего некогда Хильдебранду Боттомли, легендарному секретному агенту и впоследствии — начальнику тайной службы при дворе короля Ройгенона Шестого Тифантийского. Судя по датам, именно этим пером и чернилами из этой самой чернильницы Хильдебранд писал донесение, положившее начало знаменитой Пыхштехвальдской битве и всей Войне Семи Королевств за Пальпы.
При графе также неотлучно состояли два морока в длинных туманных накидках — секретари-переводчики, знавшие каждый по двадцать с лишним языков. Призраки двигались бесшумно и молниеносно, не переспрашивали, не задавали глупых вопросов и безошибочно предугадывали желания графа. И вот уже полтора часа он был абсолютно, безоговорочно счастлив.
Здесь его и навестил Бургежа, снедаемый горестями и тревогами.
— Итак, — доброжелательно улыбнулся граф.
— Я совершил трагическую ошибку, — сообщил Бургежа голосом невинного страдальца, упрекающего мир в жестокости и несправедливости.
— Какую же?
— Выпустил литературное приложение к «Сижу в дупле».
— Какое-какое?!! – не поверил своим ушам граф, обычно не столь впечатлительный. — Вы, существо, наделенное недюжинным разумом и интуицией, и вдруг, с позволения сказать, такой пердюмонокль! С какой баобабли вы сверзились тем злополучным днем?
— Почему сразу именно с баобали? — с достоинством возразил Бургежа. — Может, меня одолел просветительский зуд. Может, я хотел посеять в массах что-нибудь, кроме разумного и вечного. Добра желал на удивление самому себе. Может же такое быть?
Взгляд графа твердо говорил, что нет, не может.
—Как вы не подумали о последствиях? — пробурчал он.
— Была серьезная причина не думать, — нехотя признал лауреат Пухлицерской премии. — Я как автор чересчур вознесся и тогда я как издатель решил подрезать ему крылья и объявил конкурс на лучшее литературное произведение в лучшем литературном приложении к самому популярному журналу Тиронги. В назидание, так сказать, собственной гордыне и непомерным финансовым претензиям.
— Это вас еще до Тотомагоса угораздило? — недоверчиво спросил граф.
— До, — сухо ответил военный корреспондент, не любивший историй поражения. — Такое впечатление, что они все сидели в засаде со своими романами и поэмами и только и ждали того часа, когда я объявлю этот злосчастный конкурс. Признаться, я видел все это немного иначе: реклама, мой гениальный исторический роман — по главе на выпуск, рекламные объявления, статьи и рассказы на правах рекламы…
— И реклама, — закончил за него князь Мадарьяга, просачиваясь в щель потайной двери. — Ничего, граф, что я без приглашения? Просто я там консультировал в подземном ходу.
— Всегда рад, прошу, — пригласил да Унара. — А рекламу он уже упоминал.
— Это он одну упоминал, — со знанием дела пояснил вампир. — А будет еще другая, но тоже, как я понимаю, много.
— Если будет, — мрачно сказал Бургежа.
— Я в вас верю, — подбодрил его Мадарьяга. — Вы же так мощно начинали.
— Я-то мечтал подарить миру подлинный шедевр. Кто ж знал, что страна кишмя кишит графоманами, жаждущими моей крови и денег. Особенно один, со своей новаторской поэмой. Из-за него я вот уже несколько дней ненавижу современную поэзию и содрогаюсь при виде рифмованных строчек. И вот я перед вами, и у меня огромная морально-издательская финансовая проблема.
Графоман – человек, которому нечего сказать и который старается сделать это как можно точнее и подробнее
Лешек Кумор
— Я правильно понял, что вы не желаете печатать других авторов в своем журнале или в новой газете или в отважно анонсированном вами литературном приложении?
— Не других, а этих, — уточнил Бургежа.
— Но этих — не желаете?
— Да я их не то, что издавать, я их даже игнорировать не хочу.
— Ясно, ясно, — сказал граф. — А как называется эта пресловутая поэма?
— Какая теперь разница, — горько молвил Бургежа, перетаптываясь на спинке кресла. — Он мне проходу не дает.
— Кто? Поэт?
Бургежа образно, хотя не вполне литературно высказался в том смысле, что такая бездарная харя не заслужила права называться гордым именем поэта.
— Так откажите ему.
— Не могу. То есть я уже однажды отказал, но он обвинил меня в предвзятости и в том, что я как издатель подыгрываю себе как автору и не желаю видеть гениальное произведение, даже если мне его принесут на блюдечке.
— А он прав?
Бургежа честно поразмыслил.
— Нет и еще раз нет.
— Тогда вы должны убедить его отказаться от этой бредовой идеи. Пускай он сам заберет рукопись из издательства, принесет извинения за беспокойство и — что там еще?
— Маркиз обязательно присоветовал бы истребовать денежную компенсацию, — заметил Мадарьяга.
— Ну, это уже не моя парафия, — скромно сказал да Унара. — А в остальном, мне кажется, мы набросали простой и действенный план.
Впервые древние стены Кассарии видели специального военного корреспондента обескураженным.
