Ее же внимательный лик — на большущем, аляповатом портрете над столом.
И бронзовое изваяние в углу — тоже она.
— Ну как? — не тратя времени на приветствия, спрашивает Маэстро. — Идет?
— Что? — невольно уточняю я.
И тут же понимаю, что сморозил глупость. Связь-то односторонняя. Впрочем, любимый шеф, оказывается, предвидел все, что и не замедливает продемонстрировать.
— Кабинет мне идет? — снисходительно улыбается он, воровато косясь на отражение в зеркале. Судя по всему, оно ему очень нравится, особенно — малые орлы на погонах.
Ни фига себе. Полный генерал…
— Ты, что ли, в министры выскочил? — обалдело лепечу я.
Но, представьте себе, предусмотрен даже этот идиотский вопрос. Еще бы, знает он меня как облупленного.
— Вырулил, — со значением подмигивает господин полный генерал. — Да ты не волнуйся, не обмывали еще. Тебя ждем.
Скулы его твердеют.
— Прошу встать!
Уже стою. Условный рефлекс-с. Второго рода-с. Ем начальство глазами и слушаю. А речь-то, между прочим, обо мне.
— Именем Федерации! Присвоить очередное звание «генерал-майор»… Утвердить в должности директора Департамента… Ввести в состав коллегии министерства общей безопасности…
Раскатисто озвучив фамилию подписавшего, Маэстро оттаивает.
— Давай скорее. Ты очень нужен. Синяя вспышка.
— Конец связи, — мурлычет комп. Медленно опускаюсь в кресло, так и не успев сообщить: служу-де Федерации…
Хорошо. Все очень хорошо. И звание, и, соответственно, пенсия…
Хотя какая там пенсия? Сейчас-то самая работа и пойдет. Только, извините, не раньше, чем доктор Сянь позволит. Я теперь буду очень послушным.
Гляжу на позеленевший дисплей.
Что-то очень важное я, кажется, упустил. Какая-то была нестыковочка.
Ага, поймал. Министерство общей безопасности. Не внешней, не внутренней…
Ладно, разберемся.
А в целом картина ясна. У Новой Метлы раззуделось плечо, вместо простого шмона прошел генеральный, а любимый шеф оказался под рукой вовремя. Какие пируэты и виражи он при этом выписывал, кого топил, кого гробил — мне знать не положено, но нас выбраковка не только не коснулась, а совсем даже наоборот, и это главное.
Ну, Маэстро. Аи да Маэстро. Отец родной, а не Маэстро.
А уж за привет от девчонок — отслужу. Не подведу. Оправдаю. И прочее.
Обидно только, что в наше сучье время каждую заслуженную радость надо зубами выгрызать. И на Брдокве этой клятой я, выходит, зря здоровье гробил — какой там борщ, если такие дела на кухне…
«Параметры траектории введены в ЦУП модуля, — журчит комп. — Время старта: двенадцать ноль три ноль девять по орбитальному. Прошу подтвердить».
— Подтверждаю.
На пульте — короткая перекличка огоньков.
Меньше часа до взлета. Еще через пару часов стыковка. А потом — Земля.
Можно и расслабиться. Если бы не тупая тяжесть в затылке. Словно кто-то пристально смотрит сзади. Идиотское, нелепое ощущение: вот сейчас обернусь и встречу тяжелый, немигающий взгляд. Не оборачиваюсь. Оглянуться — значит признать, что у меня за спиной кто-то есть. А там некому быть. Там грузовой отсек. С дублем, которого, кстати, пора активировать и выпускать на волю.
Затылок наливается вязкой ломотой.
Резко разворачиваюсь.
Все правильно: никого; только овальный, приятно розовый люк.
Вот сквозь него-то и смотрят…
Встаю.
Какое бы Каа там ни завелось, я не бандерлог.
Люк уходит в стену.
Разглядываю, как в первый раз, багряные латы, глухой шлем-бочонок, увенчанный колосом. Приподнимаю забрало, смотрю в пустые глаза манекена.
Красавец. Тот, первый, лица не имел вообще. Психологи утверждали, что ни к чему оно, рубахи на себе рвали: и так любой абориген даст деру при виде багряных лат и короны. Гнать! К лешему гнать недоучек! Не побежал он, а совсем даже наоборот…
Затылок гудит по-прежнему, даже еще сильнее.
Не хочется, ох как не хочется мне тебя выпускать, не нужен ты здесь, мой мальчик, уж поверь мне. Разденут, выпотрошат, потом ищи-свищи…
На какой-то миг вместо дебильно-голубых очей куклы мне мерещится горелая, скалящая белые зубы дыра. Картинка, которую я гоню от себя, начинает являться не только в снах. И немудрено…
Приходилось ли вам слышать, как кибер кричит от боли?
А мне довелось.
И ничего-то в тот миг не изменилось, и мир не рухнул. Просто я перестал понимать его. Вот по сю черту все было ясно, а вот — как отрезало.
Можно преодолеть страх ради власти, богатства, величия, справедливости, наконец — люди везде и всегда чего-то хотят, даже на Гуррагче. Иногда для себя, любимых, иногда для всех, чтобы никто не ушел обиженным. И во всех случаях, не сомневаясь ни в чем, кладут на алтарь простых, в общем-то, хотений головы. Чаще чужие, изредка свои. Нормальное, естественное, совершенно человеческое поведение. Но какого черта этот парень молчал до конца?! Подал бы голос, попросил пощады, покаялся, наверняка заработал бы вместо костра петлю или меч. А то и жизнь; при имперском дворе весьма уместен раскаявшийся самозванец в роли метельщика…
Ищ-щи… — вновь шелестит тишина.
Ищи…
Искать?
Тупо смотрю на комп. Словно со стороны, слышу свой голос:
— Поиск! «Экка о Пришествии Короля» — все данные!
— Выполняется, — рапортует комп.
И чувствую — стихает гул в висках. Будто подсказывает: правильно!
Эту сказку я знаю наизусть. Но меня сейчас интересует не классическая версия. Не та, которую поют на площадях.
— Нет оперативных данных, — огорченно вещает комп. — Запросить архив?
Незадача. Архив — дело нудное. Там, помнится, сотни три местечковых вариантов, не считая позднейших и сохранившихся частично. Если бы хоть знать, что искать…
И все-таки говорю:
— Да.
По наитию вбрасываю ключевые слова: бог, судьба, преображение, всевластие — все, что приходит в голову. В мою бедную, гудящую голову, раз за разом понимая: не то. Не угадал.
На «бога» и производные — ноль ссылок. Конечно. Вечный есть, Предвечный тоже, Светлые. — аж четверо, а бога нету. Зато на «судьбу» — за тысячу. Ищи-свищи…
Ищу.
— «Вознесение», «прощение», «возвышение»… Не то.
Слишком много ссылок, слишком много! Не могли все же наши пропустить такой распространенный вариант. Это должно быть что-то очень штучное, очень эксклюзивное, глухо-провинциальное…
Если это «что-то» вообще есть. Если мне не примстилось.
— «Обещание», «обетование», «отлучение»…
Тридцать минут до старта.
Можно, наверное, перетерпеть эту боль, она здешняя, она не полетит со мной на орбиту, да ее, оказывается, уже почти и нет, иссякла, выдохлась, но меня по-прежнему бьет озноб, меня лихорадит — словно вот сейчас, в эти последние минуты, решается что-то очень важное, и, оторвавшись от поверхности Брдоквы, я уже никогда не узнаю правды; словно она нужна мне, эта правда…
