— Яночка, милая, послушай меня, — тяжело начал вампир. «Ничего себе! Яночка! Милая!» — охнул внутренний голос. — Мальчишка — обычный оборотень. Не такая дрянь, как прочие де Вилы, но по большому счёту — бесполезный груз. Он знал, на что идёт, когда рвал когти… мать демонов и три сотни её сожителей! убегал из Дуремора. Вы хотите спасти его — похвально, но придурь полн… неразумно. У вас есть предназначение. И, если это позволит избежать ловушки, оборотень — вполне допустимая потеря…
— Что?
— Хранители должны беречь себя для других битв и…
— Ты неверно понимаешь её вопрос, — ухмыляясь, точно его трофей, разъяснил Саша. — Это было не «Повтори ещё раз», а…
— Заткнись, чтоб я тебя больше не слышала!
Зима захлопнул рот — только зубы лязгнули — и гневно замычал. Обнаглевшее alter ego захихикало. Оно уже предложило мне велеть вампиру: а) не дышать и засечь, как быстро он скопытится; б) прыгнуть с обрыва; в) поцеловать в щечку, в плечико и сделать что-нибудь приятное. Поправлять личную жизнь таким образом было стыдно, избавляться от незваного помощника в мои планы не входило, но проучить гордеца стоило.
— Это был не приказ, — мирно заявила я. Зима судорожно дернул головой, но на скулах заиграли желваки. — Поставьте меня, пожалуйста, на землю, Ni'Gw?rr.[43] Истец в моём лице не имеет к вам никаких претензий. Вы свободны, идите, куда хотите.
— И проклинайте себя, пока смерть опять не сведёт нас, — добавил брат.
Вампир открыл рот. Потом закрыл его. Потом снова открыл. Потом попытался взять себя в руки, но они были заняты.
— Нет, ну какого ведь… лешего?! — тоскливо вопросил он небо. Оно сокрушенно мигнуло звёздами. — Не притворяются, не-ет, они такие и есть, добрые, благородные… Светлые, скоффин их заклюй! Избранные! Знают, что в ловушку идут, но всё равно идут. И я с ними, ибо не смертным решать, когда долг отдан, а лишь тем силам, что двигают море и землю… — Он безрадостно рассмеялся.
— Что-то странное ты сказал, я не понял, — фыркнул Саня. — Почему идём? По причинам морально-этического характера, которых дяде-вампиру не понять. Злобные вопли мы уже вчера проходили (ты тоже там был, должен помнить), решетки на окнах, акулью улыбочку её гнуснейшества и тяжелые цепочки перетерпим как-нибудь. А дальше — плаха, топор, палач… нет, два топора и два палача, нас-то двое! — Брата несло. Он это понимал и рад был бы остановиться, но не мог. — И пусть покемоны местные дружно орут: «На кос-тёр! На кос-тёр!» Мы же Хранители! Наш девиз: «Врагу не сдамся, лучше сдохну героем!» И оставь в покое мозги, не напрягай. Мы вот не напрягаем, разве что Яна по мелочи, решения не умом принимаем, а сердцем. И если нам чего-то хочется, если что-то кажется нам правильным, мы берём и делаем, а не думаем. Ясно?
Вампир нехорошо промолчал. Мне легонько, почти невесомо защекотало затылок — словно подул ветерок, взъерошив волосы, и тут же стих. Зима перевёл взгляд на Сашу, задержал на мгновение…
— Только попробуй, — предупредила я.
— Что? — не понял брат.
— Что? — невинно спросил Зима.
— Никакой телепатии. Никакого гипноза. Это ясно?
Вампир улыбнулся мне, как старший брат пигалице-сестрёнке, требующей купить ей бочку варенья и корзину печенья.
— Неисполнимо, Хранительница, — с неподдельным злорадством сообщил он.
— Бедный Йорик, — в сторону произнёс Саня. — Я знал его, Горацио… Говорил же Идио, с вампиром водиться — что в крапиву садиться, а я не верил, чтоб их всех трижды и четы… Блин! Уж и рот раскрыть нельзя!
Заспанный полуодетый люд, вооруженный всем, что под руку попалось (кто-то на ходу выдергивал колья из соседских плетней), стянулся к корчме быстро. Выслушал разоблачающую проповедь отца Фандория (на части «о тварях злобных, страхолюдных, Тьму славящих, в ей рыщущих», прослезился даже оборотень), ахнул при виде изувеченных в неравном бою братьев, и понеслись отовсюду грозные крики: «Кажному обёртышу по серебряну колу!», «В тычки ведьмарей! Взашей!» и даже «На костёррр тварей!» Канира купалась в гневе народном, как мавка в озере, а потом пришли муженек с сынком и ба-а-альшущего хряка мамке подложили.
Лукан примчался с дровяным колуном, от одного вида которого медведи драпали со всех лап, и, припомнив, видно, что он какая-никакая да власть, заявил, что без ведьмарки с чародеем расправу чинить не след. Но звать их не можно, потому как работа ведьмарья требует… Чего требует, не досказал, но колуном взмахнул весело — люди так и сели. А мужик, ничтоже сумняшеся, продолжал, что ведьмарям, мол, видней, кого заместо собак держать, перекидыш-то не вурдалака, он!.. От новой отмашки людей в землю так и вдавило. Отец Фандорий втихомолку спровадил десяток мужичков понадёжнее за перевёртышем, а Канира стала проталкиваться к мужу — поучить уму-разуму.
— Никому не в попрёк, токмо ради правды людской сказываю! — вещал мужик. — Обёртыш той, конешна, вреден зело, дык ить не жрал никого, надкусывал токмо! А ведьмари слово своё держут, бесей уж повыгнали… Таперча пущай батьку ихнего утишают, а кады угомонят, тады и бары порастабаруем. Моё слово твёрже гороху!
Канька взъярилась.
— Ты што творишь, аспид проклятый? — плачущим голосом закричала она. — Кому заступу чинишь, курохват ненасытный? У всех мужики, как мужики, одна я с дуроломом мыкаюся! То ж тварюка гнусная, зверюга лютая, жадная да вредная, а думка у ей едина, как бы дитятю на клоки порвать да мясой евоной брюхо до отвалу набить! Ей послабу давать — себе лихо чинить! Ох, прибью, Лукашка, волосья повыдеру!
Она выхватила у Ришки помело и грозно замахнулась на супружника. Тот скукожился, как вынутый из воды топляк, но рядом с ним грозной сторожевой башней выросла Горпына, сонная, а потому злая пуще обычного.
— Эва, жескач каков! — громко и даже весело пробасила тётка. — Бешену мужику море по пояс, а бабе, сталбыть, по колены? Много ты, Канька, знаишь, ровно по-писаному гришь, и откель шо беретси? Не оттуль, куды ты посредь ночи шляисси, покель усе честны бабы сплят? Никшни! А тя, волхвуша, — Живодериха нахмурила сросшиеся брови, — за кой надобой к Гриньке понесло с такою-от ратью? — Узловатый палец ткнул в мигом притихших Канириных братьев. — Да в потёмках, аки душегуба ночного? Гляди, старый, камни в тя покель не мечу, но коль надумаю…
Она с силой шибанула кулаком одной руки по ладони другой. Звук был, словно кому-то переломили хребет. Люди сглотнули. У Каниры опустились руки, подкосились ноги, язык приклеился к нёбу, но отец Фандорий стойко вынес удар. А Вихря закивал головёнкой, соглашаясь с тёткой, и такое брякнул, что у матери сердце замерло:
