— И в темноте хорошо видишь?
Сане достало нахальства фыркнуть. Он собрал кожу на лбу в умные складочки, сосредоточился и, применив ассоциативный метод трансфигурации, превратил ржавые вилы… в алебарду. Моё alter ego восхищённо хрюкнуло.
— Творец, ты меня не любишь, не могу только понять, за что, — невесело продолжал Зима. — Цветы не рву, деревья не ломаю, во сны с криками: «Отдай своё сердце!» к смертным не прихожу, так за что?! Рхат!.. Пока не жаловался. А что?
— Мы ходим вокруг деревни кругами, и меня это начинает беспокоить.
— Так-так… В чём именно выражается ваше беспокойство? — тоном заботливого психоаналитика осведомился брат и превратил алебарду в розовую лейку-слоника.
Я настойчиво переспросила:
— Почему мы ходим кругами вокруг деревни?
— Потому что вам не терпится ощутить крылышки на лопатках, а я пытаюсь вас вразумить, — нехотя ответил вампир. — Глупо отдавать жизнь за…
— Конечно.
— Что? — Саня поскрёб лейку ногтем.
— Что?! — выдохнул Зима.
— Отдавать жизнь глупо. Великих дел — что воробьёв на помойке, а жизнь одна. Куда приятнее не стать историей, не вляпаться, в неё, а войти! Отвалтузить местную братву, выручить друга и торжественно свалить в закат.
— Как же вы собираетесь осуществить это, сударыня?
— Не знаю. Но придумаю.
Саша содрогнулся и, видимо, со страху преобразовал лейку в довольно приличный топорик. Критически осмотрел своё творение и сунул мне.
— Ещё чуток и я всухую, — пожаловался он, потирая виски. — Идём срубать кровные, пока ноги держат?.. — Брат покосился на вампира и вызывающе приподнял брови. — Что такое? Что ты на меня смотришь, как баран на дверь ангара? А! Ну и друга спасать, одно другому не помеха. Когда в кармане звякает…
— …и меч держать легче, — подтвердила я. — К корчме шагом ма-арш!
— Не знал, что ты держала, — подчиняясь, буркнул Зима. Я помахала топориком перед его породистым носом. — По-настоящему, имею в виду.
— Вот и держала.
— Лжёшь.
— Что?! — возмутилась я. — Да я снесла им башку мертвяку! Отмахивалась им от семнадцати видов нежити! Он сломался в процессе эксплуатации!
Зима смерил меня взглядом из серии «на-инфузорий-не-размениваюсь» и пренебрежительно фыркнул. Я обиделась. Так, значит? Сначала Януся — враг номер один, коварный и беспощадный, а потом — просто «пффф»? Хам! Нахал! Мерзавец!
Я покрутила головой. Огоньки сияли в нужной стороне.
— Молодец, вампирчик. Правильной дорогой идешь.
Зима заскрежетал зубами.
— Это произвол, — мрачно проговорил он. — Я буду жаловаться!
— Вот этого не надо, не надо, — Саня погрозил ему пальцем. — Перепугаемся…
— …в обморок упадём, — подхватила я. — А нервные клетки…
— …не восстанавливаются. Так шо утри слезу, друже, и не городи…
— …из картонки баньку, а неси свой тяжкий крест к месту…
— …куда его следует втыкать. Отрабатывай, так сказать…
— …большой интернациональный долг, выхода у тебя…
— …всё равно нет. Поворот налево, поворот направо караются…
— …ты понял, в общем.
— Яна, заткнись. Заткнись! Заткнись!!! А ты не смей думать, — зарычал он на Саню. — Сказал, не думай!!! Ядрён козелец! Мне не нужна ваша жалость, Светлые!!!
— Не нужна? Ладно, — легко согласилась я. — Дурака свалял? Свалял. Долг отдавать надо? Надо. А раз так… — я набрала в лёгкие побольше воздуха и что есть мочи рявкнула ему в ухо: — НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ СМЕЙ НА МЕНЯ ОРАТЬ!
— Ох, — пролепетал Зима, роняя меня на землю, — словно небо на голову упало. Ох, Морриган… ох, Нидхёгг… кто-нибудь, помогите. Я должен был догадаться. Творец, спаси меня. Сирена, как есть, сирена…
— Я не понял, ты оскорбить хотел или, типа, комплимент сморозить? — почесал в затылке Саня. — А если комплимент — ты опух, что ль? У неё и жабр-то нет!
Горпына, грозным рыком собрав дочек с зятьями, убрела сны досматривать, но её односельчане расходиться не спешили. Кто-то достал из-за пазухи кулёк с семечками, кто-то захрустел сочным яблоком, кто-то, увидев, что осталось от штакетника, подступил, потрясая кулаками к соседям, а те почёсывали головы и мямлили, что-де, «все похватали, и я похватал». Ребятня с визгом носилась по улице, играя в упырей и ведьмаря. Лукан бросал тоскливые взгляды на дверь корчмы, откуда озверевший Гриняй выкидывал пьяненьких охотников за нечистью. Отец Фандорий прихлёбывал из припрятанной фляжки травяной «взвар», залечивая раненую гордость. Канира, расхаживала взад-вперёд, стискивая кулаки. Ждали только Хранителей.
И те пришли — вовсе не с той стороны, с которой их ждали, а тенями возникли за спинами селян и направились к корчме, рассекая толпу, как боевая ладья нордлингов морские воды. Впереди вышагивал красивый темноволосый парень с мечом в руке. Одетый в простую черную рубашку и штаны, он каждым шагом точно втаптывал в грязь смердов, ненароком оказавшихся рядом. Нет, он не задевал их — о нет, только не он. Люди сами отступали с его пути, пугливо вздрагивая от взгляда непроницаемых глаз, черных, точно душа Керна Братоубийцы.
Хромавшей за ним конопатой ведьмарке ночь, похоже, выпала бурная. На лиловой макушке будто свила гнездо неряшливая птичья семейка, штаны были перемазаны в земле, а куртка свисала с плеч такими живописными клочьями, словно хозяйке её пришлось загонять в землю не одного, а сотни три не-мертвых. Топорик чуть меньше Луканова лежал в её руке как влитой.
Замыкал шествие рыжий чародей. Его пошатывало, лицо было цвета плохо просеянной муки, серое в рябушках. Но в голубых, точно льдинки, глазах мерцали отблески магии, а волосы воинственно топорщились, словно говоря: «Не тронь меня!» Он нёс человечий череп и цепь хитрого плетения, которую — это знали все — не снимая, носил покойный маг, и которую никому так и не удалось содрать с его мертвого тела.
Добрый дух Шухера, что начинает истошно верещать, когда менять что-то поздно, в крестьянской избе гость частый: сельский-то люд к природе ближе, а, стало быть, доверчивей и добрей. Толп он не любит, но уж ежели накроет — не охнешь, не вздохнёшь. Вот и теперь вышло: в один миг народ ещё зевки в кулак сцеживал, а в другой — уже знал, что зря он сегодня за порог выполз.
И спины вдруг зачесались — не иначе, к битью.
Трое вышли на свободный пятачок перед корчмой, оглянулись, и крестьяне как по команде отхлынули назад, суетливо пряча колья, вилы и топоры. Вихря с улыбкой от уха до уха помахал ведьмарке. Лукан с точно такой же улыбкой осенил себя двойным кругом. Обёртыш едва не выпал из окошка, захлёбываясь восторгом и издавая малоразборчивые восклицания, из которых всем стало ясно, какие молодцы эти убийцы буйных мертвяков, какие себялюбцы, что не взяли его, какие глупцы, что притащили с собой Это, и какие обалдуи, что бродят незнамо где, пока он, рискуя головой и прочими частями тела, защищает их добро, батюшки-зверушки!
