оказался не старым ещё человеком, худым, востроносым и слегка близоруким. Несмотря на этот, последний недостаток, он, с лёгким поклоном приветствуя гостя, сразу определил:
— Но вы — не сэр Бертран? Вы… возможно, его брат? Как мне довелось услышать… ваше имя, очевидно, сэр Артур… Артур де Борн, если я не ошибаюсь? Тот, кто прибыл в Лимож не далее как позавчера? И ваша тяжба, согласно воле короля, очевидно, должна разрешиться на турнире?
Сэр Бертран решил не спорить и не объясняться с виконтом, сказав только, что желал бы засвидетельствовать своё почтение сэру Арчимбауту де Комборну, о славных делах которого имел честь столько слышать, преподнести свой небольшой подарок, а также нижайше испросить позволения увидеть досточтимую сеньору Гвискарду Бургундскую… о несравненной красоте которой он так же весьма наслышан и лично одарить её вот этими лилиями, которые, по его мнению, должны понравиться сеньоре Гвискарде, слухи о красоте и добродетелях которой… и т. д.
— Да-да, разумеется, очевидно!.. Знаете, мы с нею друг от друга ничего не скрываем, а добропорядочность ваших намерений не вызывает у меня никаких сомнений. Да, да, конечно… Вы, очевидно, не останетесь обедать с нами? — с явным подозрением ответил виконт и, с явным облегчением услышал отрицательный ответ.
После чего, сэр Бертран… или сэр Артур (он уже и сам, в волнении, путался как ему себя называть), был высочайше допущен в другое крыло здания, где, спустя некоторое время, его пригласили в будуар сеньоры Гвискарды де Божё.
2
Окна в этой комнате были тщательно зашторены — сеньора не выносила яркого солнечного света. Зато по всем углам стояли высокие канделябры и будуар был освещён не менее чем тремя десятками свечей. Сеньора Гвискарда восседала в удобном кресле с широкими подлокотниками и высокой спинкой. Светлорусые локоны её были тщательно уложены в причёску, что освобождало высокий лоб и делало её немного старше. Большие серые глаза серьёзно осмотрели вошедшего рыцаря, ноздри тонкого, с небольшой породистой горбинкой носа раздулись в волнении, полные чувственные губы… (нет, явно не те, что когда-то появились в рисунке сэра Тинчеса и не те, коими обладала Исидора… причем тут она, подумал он, да ну её… правда, и не те, которыми должна была бы обладать некая "составная дама", замысел об облике которой пришел к нему в голову когда-то, во время лесной беседы с тем же сэром Тинчесом…), раскрылись и произнесли негромко:
— Я весьма рада вас видеть, сэр рыцарь. Пьеретта, прими у сэра рыцаря букет… На балкон, конечно… Сеньор, вы можете присесть… Да, вот на этот стул, пожалуй… Итак, чему я обязана видеть вас?
Да, с виду она была… да, примерно такой, какой все эти три года представлял себе де Борн. Очень милое, понимающе внимательное, с наивно детским выражением взгляда лицо… крылья ресниц, мечтательный блеск в глазах… что с некоторой иронией окинули его фигуру, остановились на усах и бороде, выжидательно устремились на его губы…
— Почему же вы молчите? Вы… представились как сэр Бертран де Борн, но я хорошо знакома с этим сеньором. Ах, да, я, кажется, поняла… Вы, очевидно, тот самый сэр Медведь, о котором все так много говорят? Чем я обязана вашему визиту, сэр?
Ах, как часто и как много в далёком прошлом его знакомства с дамами самого разного света всё начинались именно так! Сколько было их, этих бесчисленных знакомств, дружб, любовных связей, встреч, поединков, погонь, объяснений, что прошли, пробежали, пролетели сквозь всю его жизнь! Но сеньора Гвискарда не могла быть такой как все!
Он не то, чтобы смущался как мальчишка, нет… Памятуя прошлое, он без всякого стеснения и дрожи под коленками мог бы сейчас подняться, сделать шаг… да, конечно, стряхнуть с её колен этого глупого кота, которого она столь нежно и упорно почёсывает за ушами… потом вынуть её за плечи из кресла и, несмотря на все её сопротивления и вскрики "что вы себе позволяете, сеньор!", целовать, целовать, целовать — в губы, в шею, в удивлённые и растерянные от такого напора глаза…
— Сэр Бертран рассказал мне о вас, сударь, — сухо произнесла она. — Вы, кажется, изволили присвоить себе его сервенту?
— Видите ли, сеньора, — хрипло произнёс де Борн. — Вам, возможно, угодно доверять вору, что сам присвоил себе чужую песню, хотя и более того — чужое имя, чужой титул и чужие владения…
— Ах, оставьте… — неприязненно сказала она. — Всё это… что вы говорите, очевидно, надо ещё доказать…
— Хотя вы, и безо всяких на то доказательств, изволите доверять Констану?
Куда-то не туда идёт разговор, подумал он и прибавил:
— По загару на моём лице вы изволите видеть, что я не так давно вернулся с Востока… сударыня. Два года с лишним я провёл, сражаясь за Гроб Господен, и всё это время не забывал о вас… хотя, до сего дня видеть вас, так, в открытую, мне не доводилось. Ваша охота, что пронеслась тогда, три года назад, осенним лесом мимо меня там, в Бургундии… Вы, на коне, с развевающимися по ветру волосами… из которых вылетел и упал мне прямо в руки букетик пурпурных цветов… Я тогда даже не успел разглядеть вашего лица, сеньора, но всё это время, время опасностей и тревог, не забывал вас и верил, и надеялся, что когда-нибудь, но встречу вас воочию и скажу вам, что люблю вас больше жизни и что храню вам верность, и что дал обет во что бы то ни стало, пусть это будет безнадёжно, но сказать вам обо всём этом… И полностью положиться на ваш суд… Если же судьба приведёт меня когда-нибудь назад, в мой Лимузен, говорил я себе, то на первом же турнире я вызову на бой всякого, кто осмелится противоречить тому, что именно вы имеете среди прочих право называться Королевой Любви и Красоты. И с этой мыслью, с этой безумной идеей… да, вы можете назвать меня сумасшедшим, и может быть, это действительно так…
Де Борн говорил, говорил, говорил, а она молчала, опустив глаза и почёсывая спинку мурчащему котику. Сэру Бертрану на мгновенье показалось, что он сейчас беседует сам с собою, показалось, что его губы выговаривают машинально и уже много раз подряд одно и то же — заученное, нарочитое, неинтересное никому помимо его самого…
— Что же вы остановились, сеньор? Говорите, говорите, — на миг приподняла она свои очаровательные глазки под крылатыми ресницами. — Ваши речи мне интересны, хотя, признайтесь сами — вы ведь ныне прибыли не совсем с Востока, но… из какой-то Страны Пряностей, ведь
