Неся всю эту чепуху, Змееныш исподтишка озирался по сторонам. Даже в случае возможного разоблачения ему и в голову не приходило пытаться мериться силами с преподобным Банем. Все равно что совать руку в пламя в надежде, что не обожжет! Зато… вон ущельице меж двумя холмами, и если припустить вдоль колючей стены можжевельника, после нырнуть в глинистый распадок, а там и холмы нужные тут как тут!..
Змееныш должен был попасть в Бэйцзин.
А с Банем или без – это уж как получится.
– Явлюсь я в Столицу, к мудрому наставнику Чжан Во, – улыбнулся монах, катая желваки и словно напрочь забыв о предыдущей теме разговора. – Явлюсь и скажу… Интересно, юный мой инок, каким ты себе представляешь наставника Чжана?
– Каким? – Змееныш сделал вид, что смешался, внутренне обрадовавшись безобидному вопросу.
Похоже, бегство откладывалось.
Надолго ли?
– Каким? – еще раз задумчиво прищурился Цай. – Ну, огромным, как дракон… или как главный воинский наставник Лю! Что называется, могуч и славен, глаза треугольные, ребра что бревна, голова словно башня! Чело задумчивое, покрыто шапкой из тончайшего шелка, лицо и уши удлиненные, подобно лику милостивого Будды… Стоит наставник Чжан у верхней ступени трона, дает государю мудрые советы, радеет о благе Чжунго! И вид наставника Чжана во всем подобен… да вот вашему и подобен, наставник Бань! Точь-в-точь, как одна мама рожала!
Преподобный Бань смеялся.
Он смеялся так заливисто и открыто, что даже носильщики ни с того ни с сего приободрились и затянули мерным речитативом:
Все новые песни да танцы подай богачу —
С недугом пора богачу обратиться к врачу!
Наконец монах отсмеялся и утер слезы.
– Тебе не в иноки, тебе б в сказители податься! – чуть охрипшим голосом бросил преподобный Бань. – То-то радости у базарных зевак было бы! А в общем, ты прав… и глаза треугольные, и уши удлиненные, и о благе радеет. Так радеет, что все время в разъездах! Явится в одну провинцию, явится в другую и давай сразу же местных силачей на помост звать! Выходите, герои и удальцы: один на один, трое вооруженных на одного безоружного, скопом против деревянной скамейки да палочек для еды! Трижды кланяюсь и нижайше прошу! И что ты думаешь, милый мой инок, – выходят…
Веселье Баня как ветром сдуло, что-то болезненное, злое пробилось в словах; и Змееныш почувствовал – не в нем, не в лазутчике жизни дело!
В другом, сокровенном, о чем только вот с дураком служкой и поговоришь…
– Выходят герои! Каждому птица Пэн в огузок клювом сунула – лестно великого мастера с клеймеными руками прилюдно победить! А потом гудит по Срединной стоустым эхом: наставник Чжан чудеса на помосте творил, ан после его чудес местные князья да знатные хоу не своей смертью помирают! Того на охоте случайно подстрелили, этот от темной горячки скончался! Небось заговор против государя плели! Государю от смерти непокорных польза, наставнику Чжану – почет да слава; а Поднебесной – сплошные напасти и «Безумие Будды»! Гневается Будда-то – почему монах, от мира ушедший, в миру козни творит?! Скажешь, не слышал? Отвечай!
Последнее явно относилось к Змеенышу.
И лазутчик понял: надо отвечать, причем отвечать быстро и настолько честно, насколько это возможно в его положении.
А иначе один выход – вон ущельице… и то вряд ли поспеешь.
– Слышал, наставник, – потупился Змееныш. – Не глухой… Всем болтунам рты не заткнешь!
– То-то, что не заткнешь! Бремя налогов простолюдинам облегчили – хоть бы одно благодарственное моление в ответ, сутяг да мздоимцев из канцелярий железной метлой – одни стенания, что невинных последней лепешки лишили; Великую Стену облицевали камнем и достроили – зря деньги тратим! Столицу в Бэйцзин перенесли – геоманты воют, что место неудачное! Посланцев, в обители обученных, повсюду разослали, от Сиама до дальнего острова Окинавы – небось опять Чжан-кознодей темные клинья подбивает! Ты тоже так думаешь? Что бесы с мертвецами из-за наставника Чжана и его людей встают?! Отвечай!
Змееныш только робко пожал плечами. Но на этот раз, как выяснилось, преподобный Бань и не ждал ответа – умолк, остыл, помахал рукой обеспокоенному старшему носильщику: дескать, все в порядке, молодого инока уму-разуму учу!
Клинок месяца резче проступил в небе, окончательно набухшем бархатной тушью; от сосен резко тянуло смолой, и вершины холмов казались макушками великанов древности, от собственной тяжести ушедших под землю.
Монах из тайной службы шел молча, зачем-то разглядывая собственные руки, украшенные легендарным клеймом, – словно впервые их видел.
Лазутчик еще подумал, что с таким брезгливым выражением рассматривают скорее дохлую змею.
– Почти два десятка лет тому назад я проходил Лабиринт Манекенов, – тихо сказал преподобный Бань. – Тебя тогда еще небось и на свете не было.
Змееныш обратился в слух, машинально прикидывая: монаху эдак с полста годков, значит, он старше лазутчика на восемь лет; чем Цай занимался почти двадцать лет тому назад? Кажется, в округе Аньдэ в свите правителя уезда младшим отгонялой служил, шел себе впереди и блажил на всю улицу, чтоб с дороги убирались…
Вскоре в уезде новый правитель принимал грамоту на должность.
– Все в обители знали, что я его пройду, – продолжил Бань, – нет, не все; я не знал. Но прошел. Как – о том умолчу, тебе это слышать запретно. А в самом конце, когда обнял я раскаленный кувшин и, вдыхая запах собственной паленой плоти, смотрел на открывшийся мне выход… Вот оно, впереди – великое будущее, улыбка Будды, парадная дверь обители, радостный патриарх, восторженные братья! Шагни к ним, сэн-бин, монах-воитель, сотворивший неслыханное и немногим доступное, будь славой Шаолиня! Слушай меня, мальчик, – никому я о том не рассказывал до сего дня… Стою я, руки горят, сердце горит – и вдруг как ладонь душу сдавила: хочу назад вернуться! Не к славе, не к жизни, даже не к Учению; в ту смертельную темень, где познал я себя самого! Мнится мне: там, среди деревянных воинов и бездонных пропастей, стоит Бородатый Варвар, неистовый Бодхидхарма, великий Пути Дамо; стоит и манит пальцем. Дескать, еще не поздно, еще есть время выбирать! Знаю, что глупо, невозможно глупо, да только тянет, сил нет!.. Не вернулся. Вышел наружу, подставил руки, брат Лю – он тогда еще не был главным шифу – ожоги мне мазью смазывает, братия хвалы воздает… А за спиной вход в Лабиринт закрывается. Медленно так, словно ждет – передумает Бань-зазнайка, кинется в последний момент, ударит телом в щель, вернется… нет, не вернулся.
Бань откашлялся и быстро пошел вперед.
Змееныш не прибавил шага – глядел в сутуловатую спину монаха и чувствовал, что сейчас он ближе к разгадке тайны Шаолиньской обители и Лабиринта Манекенов, чем когда бы то ни было.
