Если бы меня сейчас остановил какой-нибудь патрульный, я бы долго ему доказывал, что не сбежал из соседней психушки.
Именно поэтому я и не поехал на метро.
Селиверстов ждал меня, нарезая круги вокруг свежеокрашенной скамейки. Под ногами моего бывшего одноклассника валялось штук шесть или семь свежих окурков. Я поморщился, но ничего по этому поводу не сказал.
— Что это? — спросил Селиверстов, уставившись на пакет.
— Лягушки, — коротко сказал я.
— Зачем? — подозрительно спросил он.
— Резать будем, — устало сказал я. — И будет здорово, если ты все свои вопросы отложишь на потом. Сначала — работа. Показывай свой склад.
Мы обошли вокруг здания морга. Сзади с его крыши свисали сосульки, толстые и непрозрачные. С фасада их регулярно сбивали, а здесь они только сами падали. Парочка уже торчала из сугробов. Дорожки, ведущие в глубину маленького и неухоженного парка, были засыпаны снегом.
— Она там? — спросил я.
— Все как ты заказывал, — сказал Селиверстов. — Я даже тащил ее сам. Больше ничего не нужно? Я на всякий случай принес все, что у нас на нее есть. Немного, конечно…
Он достал из-за пазухи тоненькую картонную папку и протянул мне. Я бегло просмотрел листочки. Ни имени, ни фамилии, только приблизительное время смерти и результаты обследования. Негусто.
Черт, придется что-нибудь выдумать, чтобы объяснить, откуда мне известно ее имя.
Старый склад выглядел так, словно там уже год жили бомжи. Когда Олег сказал «без крыши», он немножко погрешил против истины. Задней стены у здания тоже не было, а внутри валялись старые газеты, пара драных телогреек, сломанная лестница и еще какой-то хлам. Ну хоть не воняло, как это обычно бывает.
Труп лежал на каталке, аккуратно упакованный в черный мешок.
— Молнию расстегнуть? — спросил Селиверстов.
— Не надо, — отказался я. — Может быть, в этот раз у меня все нормально получится.
Мне не хотелось смотреть на нее еще раз. Я бы, если честно, с удовольствием обошелся совсем без трупа, но не знал как. Призрак не придет к тебе только потому, что ты его позовешь. Даже живые люди не всегда это делают.
Я достал из сумки балахон и с трудом напялил на себя. Такие вещи поверх куртки обычно не носят, но сейчас нужно было соблюсти все дурацкие детали ритуала. Точность в мелочах очень важна, когда ты пытаешься делать то, что не слишком хорошо умеешь.
— Может быть? — нервно уточнил Олег, почему-то оглядываясь. — То есть ты не уверен?
— Вряд ли можно в чем-то быть уверенным, когда имеешь дело с тем, кто уже умер, — сказал я. — Это может казаться простым. Что-то вроде того, что ты совершаешь набор ритуальных действий — и получаешь результат. Но так не бывает. Я попробую отыскать и затащить в круг призрак этой девушки. Не душу даже, потому что душа уже ушла. Это, как ты понимаешь, совсем не то же самое, что позвонить по телефону.
Я не знал, как объяснить ему это, не закапываясь в метафизику. Некоторые вещи не получается объяснить в двух словах.
— А почему нельзя притащить сюда ее… — Олег усмехнулся, — душу?
Я видел, что это ему поперек горла встало.
У тех, кто питается человеческой кровью и за счет этого живет практически вечно, не старея, не должно быть бессмертной души. Иначе совсем как-то несправедливо получается. Но я вряд ли смог бы ему сейчас доказать, что справедливость к продолжительности жизни вообще не имеет никакого отношения.
— Потому что для нее уже началась другая история, — ответил я. — Может, наша мертвая подружка вообще сейчас где-нибудь на островах Кука, ловит рыбу и смотрит на океан, чтобы узнать, не приближается ли шторм.
— Ты хочешь сказать, что вампиры точно так же, как люди, после смерти уходят в новую счастливую жизнь? — недоверчиво спросил он. — Мы говорим об одних и тех же тварях? Клыкастые монстры? Да? Нет?
— Да, — сказал я. — Не то чтобы я действительно хотел бы об этом с тобой поговорить, но в реальности дела обстоят именно так.
Секунду или две он смотрел на меня, но так и не решился спросить, почему и кто это устроил таким образом.
И хорошо.
Потому что я все равно не знал, что ему ответить. Мне это тоже казалось не совсем справедливым, но меня никто не спрашивал о том, как должен быть правильно устроен мир. Вместо этого я краской из баллончика начертил вокруг каталки почти безупречный круг, достал нож и первую лягушку.
Прости, милая, но без этого никак не получится.
Олег принялся выбивать сигарету из пачки. У него тряслись руки.
— Перекур будет потом, — сказал я. — Если ты тут дымить будешь, я не смогу сосредоточиться и почти наверняка где-нибудь облажаюсь. Так что положи пачку и встань рядом с кругом.
Лягушка дергалась у меня в руках, пытаясь удрать. Я ее понимал. Олег молча сделал то, что я велел. С ним удобно работать. По крайней мере, он всегда способен понять, что уже перестал быть начальником.
— Я призываю тебя, Катарина, — сказал я. — Холодной землей и живой кровью я зову тебя — вернись.
Многие считают, что все заклинания необходимо произносить на латыни. Вот только сегодня редкий мертвый ее понимает. Эта практика отлично работала, когда на этом языке была написана куча книг и всякий образованный человек мог их прочитать, но сейчас с ее помощью можно обратиться разве что к тому, кто в прошлой жизни был итальянцем.
Или медиком.
— Здесь, где твоя жизнь была отнята, я возвращаю ее тебе, — закончил я.
Медлить дальше было нельзя. Я вздохнул и разрубил лягушку напополам. Нормальные практикующие маги обычно пользуются для этой цели цыплятами, кошками или, в крайнем случае, белыми мышами из зоомагазина. Разумеется, я понимаю, что всякая жизнь — это ценность, вне зависимости от того, как выглядит ее носитель, но не жалеть лягушек мне всегда было проще, чем цыплят. Подошел бы и голубь, но тратить утро на то, чтобы поймать противную блохастую птицу, я сегодня позволить себе не мог. Рыба в этот раз не годилась. Нужно было что-то покрупнее гуппи, а карпа я бы просто не довез сюда живым.
Кровь капнула на снег. Я швырнул обе половинки мертвой лягушки на мешок. Одна из них соскользнула и упала под каталку. Ничего, не страшно.
Это та часть моего дара, которая мне никогда не нравилась. Чтобы вернуть чью-то жизнь, пусть даже на время, нужно отнять чью-нибудь еще. Утешало меня только то, что с чем угодно так бывает: художнику приходится продавать картины, рекламщику — составлять отчеты, программисту — перелопачивать тонны чужого дерьмового кода, чтобы найти ошибку. Ты не можешь отрезать себе тот кусочек работы, который тебя устраивает — и выбросить все остальное. Почти никогда.
